Блошиный рынок: складень полковника Глушковского». Если бы я был настроен на будущий проект, я бы попросил у Манни разрешения сфотографировать сопроводительные бумаги. Думаю, он бы мне не отказал. Но мне тогда это и в голову не приходило.

Память – штука предательская. Она делает тебе подножку там, где этого не ждешь. Как тут не вспомнить первые фразы из эссе Иосифа Бродского «Меньше единицы»:

По безнадежности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни. Чувствуешь себя, как младенец, пытающийся схватить баскетбольный мяч: он выскальзывает из рук[188].

Я помню, что история, прочитанная мной в тот день в консульской справке, стала для меня потрясением. Но у меня, скорее всего, не было сомнения по поводу того, что я ее без усилий найду: вероятно, в документе был указан доступный источник информации. По легкомыслию я его тогда не зафиксировал. Теперь я не могу восстановить в памяти не только сюжет иконы, но и выходные данные биографического справочника и детали содержащейся в нем истории. Даже фамилии владельца иконы мне не дано восстановить. Потому что в тот июльский день я, вероятно, записал ее с ошибкой. Сколько я ни обращался к коллегам – специалистам по истории царской армии в годы Первой мировой войны и белой армии во время войны Гражданской, вердикт был неумолим: ни в той ни в другой армии полковник по фамилии Глушковский не значился.

* * *

То, что я в силах воспроизвести, – это лишь какие-то обрывочные сведения, прочитанные в спешке посреди толчеи у прилавка Манни. Владелец иконы, подаренной ему на Рождество 1916 года, сделал военную карьеру в императорской армии. После революции и Гражданской войны 1917–1920 годов он эмигрировал из России. Он оставался непримиримым противником советской власти, был активным деятелем Русского общевоинского союза, созданного в 1924 году в эмиграции бывшим главнокомандующим русской армией Петром Врангелем[189].

В 1945 году он оказался в американском лагере для военнопленных под Мюнхеном, организованном в одном из бывших внешних филиалов Дахау. Узнав, что американские власти собираются передать его советским союзникам, он бросился под колеса поезда лагерной узкоколейки. Более всего меня потрясло последнее обстоятельство. Человек, пронесший через все злоключения «эпохи тотальных войн», или «31-летней войны» (Эрик Хобсбаум) 1914–1945 годов, подаренную сослуживцами икону, скорее всего, был глубоко верующим. Какой же ужас должен был испытывать православный христианин перед возможностью оказаться в руках заклятых врагов – советских властей, чтобы предпочесть этой участи грех самоубийства!

И я держал в руках – привилегия посетителя блошиного рынка, недоступная музейному экскурсанту, – принадлежащую ему вещь, как бы прикоснувшись тем самым к его руке, поприветствовав его с помощью предмета-посредника. Жаль, что история полковника для меня утрачена. Ну что ж, запишем ее в разряд потерь, которые на блошином рынке случаются часто. Но об этом – в свой черед.

* * *

Зато в тот же день я оказался обладателем другого предмета с не менее драматичным историческим фоном. Русская чарка оказалась еврейской праздничной стопкой для употребления вина по праздникам и субботам. Выполненная в форме усеченного конуса диаметром 2,5 сантиметра в основании и 4,2 сантиметра по верхнему ободу, высотой 4,7 сантиметра, объемом 35 миллилитров и весом 25 граммов, она украшена выгравированными вручную растительными узорами в треугольных рамках (см. ил. 23, вкладка). Согласно клеймам на дне рюмки, она была произведена из серебра 84-й золотниковой пробы (875-й метрической пробы) в Москве (изображение Георгия Победоносца) в 1881 году. Этот год стал, как известно, поворотным в истории российского еврейства. После убийства Александра II народовольцами 1 марта 1881 года по стране пронесся слух о том, что это – дело рук евреев. Вслед за тем в 1881–1882 годах по 166 населенным пунктам юго-запада России – основного места проживания российских евреев – прокатилась волна погромов. Их следствием стало радикальное изменение государственной политики по «еврейскому вопросу» в сторону большей дискриминации и сегрегации еврейского населения. Ответом были массовая эмиграция российских евреев из империи, преимущественно в США, в ходе которой за четверть века Россию покинуло 2 миллиона иудеев, и движение еврейской молодежи в русскую революцию[190].

Держа в руках ритуальную рюмку, я думаю: успел ли ее владелец благословить вино в начале седера – главной трапезы в первый день Песаха в 1881 или 1882 году, или один из киддушей был прерван разъяренной толпой? Я словно встречаюсь с Хазановыми, моими дорогими стариками, родителями моей матери, и вступаю с ними в мысленный диалог. Что думали о своей судьбе и будущем своих детей их родители, российские подданные иудейского вероисповедания, в годы и десятилетия, когда в приверженности прошлому – традиции – виделся единственный островок надежности, стабильности и порядка посреди зыбкости и ненадежности сегодняшнего и завтрашнего дня? Что ни говори, а контакт с предметами с блошиного рынка, в том числе тактильный, меняет оптику общения с прошлым, разрушает дистанцию между настоящим и былым, научает иначе относиться к истории: интимнее и эмоциональнее, как к чему-то близкому, что всегда с тобой, как к части тебя самого.

ГЛАВА 3. ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА БЛОШИНОМ РЫНКЕ

Во время любой экскурсии по чужому городу визит на блошиный рынок может стать желанным развлечением.

Из путеводителя «Лучшие антикварные и блошиные рынки Европы»[191]

Функции блошиного рынка

Поскольку блошиный рынок в первую очередь является местом купли-продажи, представляется, что он, прежде всего, выполняет экономические функции. А так как объектом торга на нем являются подержанные вещи за относительно низкую плату, кажется, что он является рынком для материально наиболее слабых групп населения, позволяя им свести концы с концами. Это стереотипное представление, действительно удерживающее многих от посещения толкучек из чувства неловкости, справедливо лишь отчасти.

Да, здесь представлены и бедность, и благотворительность для бедных. Многие профессиональные старьевщики являются мигрантами, не имеющими иной работы. Но и местные торговцы зачастую люди небогатые. Наблюдение Бинни Киршенбаум об американских «работниках» блошиного рынка вполне применимо и к их немецким коллегам:

Торговцы чаще всего маленькие люди, которые не могут позволить себе настоящей лавки. Сам размер аренды уже останавливает, не говоря о других связанных с этим расходах. Прилавок на блошином рынке стоит недорого, и не нужно выплачивать помесячную аренду, если продаешь всего один-два дня. Таким способом могут немного подзаработать и другие люди в тяжелых обстоятельствах[192].

То же касается и многих покупателей на блошином рынке. Но не только возможность совершать выгодные покупки, не подвергая риску скудный домашний бюджет, но и желание помочь какой-нибудь нуждающейся старушке может быть стимулом для посещения блошиного рынка и приобретения какой-нибудь мелочи.

Строго говоря, блошиный рынок в значительной степени – историческое порождение миграции и бедности. Знакомый каждому резон расставаться с ненужными вещами во время смены места жительства уходит корнями в массовую практику миграции XIX – ХX веков. Отправляясь в дальние страны, невозможно было взять с собой весь домашний скарб. Жизнь на новом месте начинали налегке, после распродажи имущества соседям, прежде чем покинуть родные места в поисках лучшей доли[193].

* * *

Но функции современного рынка бывших в употреблении вещей гораздо разнообразнее товарообмена между малоимущими продавцами и покупателями:

Для посетителей, а также большой части торговцев коммерческие мотивы являются лишь частным аспектом привлекательности… блошиных рынков. Они, кажется, отличаются особой, неповторимой атмосферой, которая воспринимается посетителями как противоположность миру принудительных требований трезвой повседневности и в которой важную роль играет определенный горизонт представлений. Его можно описать, помимо прочего, такими понятиями, как спонтанность и чувство общности[194].

На первом плане посещения блошиного рынка в большей мере находятся ожидания и типы поведения, относящиеся к досугу. Блошиный рынок создает – и представляет собой – «приватную общественность»[195], противовес будничной рутине, место альтернативной коммуникации, свободного времяпрепровождения и «сценического действия»[196]. Блошиный рынок во второй половине ХX века – место бегства от одиночества, порожденного все более анонимной жизнью в мегаполисах[197].