Работа на блошином рынке, видимо, структурировала его жизнь и привносила смысл в его одинокое существование. Как и других одиночек, его манили туда возможность общения и внимание со стороны окружающих. Ради этого можно было и присочинить, накапливая интересные истории в течение недели между днями работы рынка, тем более что, повторяя их, можно было и самому в них искренне поверить и спрятаться в них от горького одиночества, которое с возрастом, судя по рассказам его самых близких друзей, крепчало.

В общем, если попробовать интерпретировать нашего героя как явление, органичное для блошиного рынка, как его порождение, отражение и воплощение, то, возможно, все (или почти все) в причудливой мозаике фрагментарных воспоминаний и отрывочных рассказов о Манни встанет на свои места.

Русская икона, еврейская чарка

4 июля 2015 года выдался чудесный день – тихий, солнечный. В такие дни блошиный рынок живет особо насыщенной жизнью. Люди собираются в отпуск – следовательно, на рынке окажется больше обычного представителей особой категории продавцов. Это непрофессиональные, «частные» торговцы. Они привезут на продажу что-нибудь «ненужное» из домашнего хозяйства. Нечто давно отсортированное из активного употребления, но дожидавшееся своего часа для расставания, потому что связано с какими-то воспоминаниями из собственной жизни или принадлежало близким родственникам и хранит память о них: неполный сервиз, подвесной шкафчик для лекарств, свадебное платье бабушки, старомодная добротная обувь не по ноге никому из членов семьи. В общем, нечто, что сложено в чулане, на чердаке, в подвале или гараже. Наступает день, когда владелец собирается с духом и принимает разумное решение – освободить место и по возможности немного заработать.

Чаще такие решения принимаются весной – во время традиционной генеральной уборки квартиры или дома, летом – перед отпуском или сразу после него, в начале осени, когда потребность в деньгах становится более ощутимой. Такое время – лучшее для собирателей: за небольшую сумму, если повезет, можно найти редкие и ценные предметы. И приобрести их у непосредственных владельцев, без профессиональных посредников и дополнительных наценок. Поэтому и покупателей в это время на рынке больше. А в погожий день многие заглядывают сюда просто поглазеть, погулять, пообщаться. Правда, в эту пору особенно активны профессиональные перекупщики, с раннего утра стерегущие добычу и нападающие на «частных» торговцев первыми, чтобы затем выгодно перепродать скупленное. В такие деньки зевать нельзя.

* * *

Но мне в тот день не везло. Я кружил по рынку с раннего утра, но ничего не находил, ревниво поглядывая в сторону более удачливых посетителей. И часов в девять-десять решил отправиться к прилавку Манни, который в тот день раскладывался дольше обычного. И неудивительно. К нему постоянно кто-то подходил поздороваться, поболтать, попросить взглянуть на принесенный для продажи предмет старины, на только что купленное по дешевке золотое украшение или серебряную табакерку.

Когда я подошел, Манни еще заканчивал заполнять прилавок. Но пару интересных предметов на нем я все же заметил. Первой была серебряная стопка. Довольно крупная, русского серебра, старинной работы. Царское серебро на блошином рынке ценится и покупается охотно. Есть коллекционеры, специализирующиеся на русских серебряных предметах. Я покрутил чарку в руках и, когда Манни освободился, спросил цену. Она оказалась вдвое выше, чем спросили бы за такую же рюмку немецкой работы рубежа XIX – ХX веков.

Не уверенный в целесообразности покупки, я вертел чарку в руках, когда заметил в правом углу длинного прилавка русскую икону. Это была небольшая деревянная икона в серебряном окладе, в форме трехстворчатого складня. После того как в середине 1990-х у меня украли коллекцию русской церковной мелкой пластики, я к таким предметам стараюсь не подходить и в руки не брать. То ли из-за незалеченной травмы, то ли из страха не удержаться и снова начать собирать коллекцию. Но тут что-то меня заставило подойти к иконе, поставить на прилавок стопку, взять в руки складень.

Икона была хороша. Сюжета я точно не припомню, кажется, это была Казанская Божья Матерь со святыми. Миниатюрное письмо в строгановском стиле рукой опытного иконописца было в безупречном состоянии, оклад также являл собой образец работы крепкого мастера-ювелира. Перевернув икону, я увидел посвящение на русском языке, выполненное каллиграфическим почерком и датированное 24 декабря 1916 года. Икона была подношением господ офицеров к Рождеству своему командиру. Дата была историческая: фронт Первой мировой войны, последние месяцы существования Российской империи. До Февральской революции 1917 года оставалось два месяца, до прихода большевиков к власти – десять.

Мне не пришлось справляться о цене иконы. Ею постоянно кто-то интересовался. Манни просил за нее 1200 евро. Люди спрашивали, качали головой, отходили. Манни сам начал мне рассказывать о том, как эта икона ему досталась. Накануне он приобрел ее на аукционе. Манни всегда имел при себе толстую стопку бумаг, документирующих его покупки. На этот раз сопроводительные документы приобретенной иконы лежали на прилавке под ней. Это была справка на русском и немецком языках, полученная аукционистом от российского консульства в Мюнхене. О чем в ней рассказывалось, читатель узнает чуть позже.

* * *

Пока я читал справку, выяснял по просьбе Манни, насколько совпадают русский оригинал и немецкий перевод, у иконы обнаружился покупатель. Молодой человек, профессиональный антиквар, путешествующий по всему миру для удовлетворения заявок богатых коллекционеров-заказчиков, возвращался из Санкт-Петербурга, разочарованный бедностью блошиного рынка на Удельной. Он расспросил об иконе Манни, который, в свою очередь, дипломатично адресовал молодого человека ко мне: мол, «господин профессор» и эксперт по русской культуре лучше объяснит, что к чему.

Мило поболтав со мной о печальном состоянии российского рынка старины, молодой человек отошел в сторону, чтобы позвонить в США клиенту – собирателю икон. Получив от того добро на покупку, молодой человек вернулся к прилавку и спросил Манни о «болевом пороге» – о минимальной цене, по которой тот готов уступить икону. Манни скорбно задумался, пошевелил губами, якобы напряженно размышляя о неизбежной утрате, на которую он готов пойти, и назвал сумму – 750 евро. Это было более чем на треть дешевле первоначально названной цены. Счастливый покупатель с радостью выложил купюры, но Манни, я думаю, тем не менее остался в выигрыше. Стабильную циркуляцию товаров с небольшой прибылью он предпочитал более редким продажам с большим профитом.

* * *

Тем временем оказалось, что и серебряная чарка исчезла со стола. Она была в руках посетителя – профессионального торговца, который выбрал на столе несколько серебряных предметов. Он уже рассчитался с Манни и отходил от прилавка. Я высказал Манни сожаление по поводу этой потери.

– Так вы хотели ее купить? – спросил Манни и быстро окликнул нового владельца чарки:

– Продашь господину профессору?

– Почем? – моментально отреагировал тот.

Манни назвал сумму, выгодную торговцу, но все же ниже той, которую называл мне получасом ранее. Таково правило: коллегам назначать цену ниже той, которая спрашивается с обычных покупателей. В те времена Манни относил меня ко второй категории.

Став счастливым обладателем чарки, я поблагодарил Манни и отошел от прилавка. И тут же встретил Макса, театрального режиссера, иммигрировавшего в начале 1990-х годов из Киева. С Максом я познакомился на блошином рынке несколькими месяцами раньше.

– Русское серебро! – похвастался я.

– Русское? – саркастически усмехнулся Макс, что-то пробурчал себе под нос и почему-то быстро сменил тему. Мы шли с ним к центру блошиного рынка, когда он резко свернул к постоянному торговцу на неизменном месте, который нас когда-то и познакомил. – Расскажи Игорю, какое это русское серебро!

– Шолом! – приветливо окликнул тот нас и, повертев несколько секунд чарку в руках, с уверенностью сказал: – Ритуальная еврейская рюмка «киддуш»[187].

Прав был Манни, который часто повторял, послушав эксперта по поводу того или иного предмета: век живи – век учись.

* * *

В тот день, о котором я рассказываю, я еще не планировал всерьез книгу о блошином рынке. Поэтому специального дневника не вел, предметы не фотографировал. Но в тот вечер я – в виде исключения – сделал запись в дневнике, который вел в процессе исследования о советской танцевальной самодеятельности: «4.07.