Шрифт:
Закладка:
Степную долину, что пестрела пышно пахучим цветом, выкосили новые хозяева горных высот. Вольготно сохли сочные травы под навесом. А навес — матерая кора вместо крыши, поверх мелкое сучье, стоит на стропилах и столбах из голого лиственя, что наломали летние грозы.
Побежденная земля щедро заплатила за летние труды: высоко стояла пшеница, красуясь и румянясь золотом на солнце, крупный и тугой шел колос, словно холеная девичья коса. В самую пору подошла желанная страда, убрали вовремя. Жадно оглядывали новоселы золотые свои пашни… Эка благодать!.. Подрезали тяжелый никнувший пук колосьев старыми ножами, осколками камней, ржавыми кусками железа, на руках взбухали кровяные мозоли, гнойные волдыри, но согласно, бодро шла работа: столько ведь ртов надо накормить за зиму для вольного житья.
Удыгай со всеми своими женами и родичами осел неподалеку — только долину внизу перейти. В горных и зеленых долинах хорошо растить свои стада, слушать песни женщин, а в зимние долгие метели сидеть в юрте, есть жирную баранину.
Молодой Орылсут, родич Удыгая, любимый певец в селенье, опять начал петь.
Когда пришли беглецы на Бухтарму, Орылсут сложил песню-мольбу и просил у горных, водяных и подземных духов Алтая удачи себе и русским, таким же гонимым и безместным, как и они — обширная семья старого Удыгая. Слушали песню русские беглецы, бывшие бергалы, и не смеялись, чего побаивался Удыгай. Даже молодые кержаки были тут, не прекословя: все ведь пили одну чашу горя, и всем нужна была Бухтарма.
Удыгай и русских называл «детьми», учил их алтайским словам, а они его русским. Удыгаю чудны русские слова, а им алтайские.
Дал Удыгай новоселам на «разживу» четырех коров и быка молодого — потом к зиме чем-нибудь рассчитаются. Ходили к Удыгаю в гости. Угощал теплой арачкой, которая нежит тело и мягчит язык сильному, а слабому крепко ударяет в голову.
Когда привел Степан новых поселенцев, с ними много не разговаривали, только спросили:
— На работу вы, робя, гожи?
— У-у!.. Туто да не робить!
И уборка хлеба пошла еще быстрее. В погожье вылежался хлебушко вдоволь. Обмолотили дружно, будто не чуя устали. Потом стали готовить жернова. Ухало, стонало, смеялось эхо, словно изнемогая в перекличке: на горной поляне оббивали камни для жерновов. Появился хлеб и сытость в поселке, в горном каменном кольце. Встречали осень без боязни и хвастались друг перед дружкой:
— Мы нигде не пропадем!
— Токмо на землю поставь!
— Дай рученькам размахнуться!
— Кем же и на свету божьем вся работушка держится, как не нами?
Дни пошли такие, что каждый час с зари до ночи пьешь, как брагу, и будто расщедрилась жизнь, разжала железную свою горсть и выпустила всех на волю, как птиц из клетки.
Но многого и многого не хватало. Вот к осени пушнина в горных лесах зарезвится — как тут без пороха? Хоть и мягкие метели на Бухтарме, а дверь притворяй крепче, а для такого дела надо крепкие петли, гвозди, крюк, скобу… Да и избенка из камней и коры — невелика защита от непогоды. Лесу же кругом на горах — непочатые богатства: смолевая сосна и кедр, березонька, пихта, ива… Но что сделаешь голыми-то руками? Нужны пилы, молотки, топоры, гвозди. С лета свалили десятки бревен двумя пилами, что были у Удыгая, сломали даже пилы, такой оборот им дали большой. Работы непочатый край, а руки были голы.
Коровы на приволье и сочной траве доились обильно, ловилась рыба, в грубых печах из битого камня пеклись пахучие калачи, варилось рассыпчатое просо.
— Все есть, токмо железа нету!
— Оружья надобно во как!
— Без оружья чо?.. Зайца заваляшшого не убьешь!..
— Гвоздь, к примеру, велик ли?.. А вот бревно к бревну попробуй без его!
— Аль тоже молоток?
— Железа надо… Эх, надо!
Как-то вспылил Сеньча:
— Гнусят, гнусят, а сами ни с места! Коли надо — добывай!
Василий Шубников спросил:
— Грабить? Так, што ль?
Сеньча лихо размахнулся.
— А пусть и грабить! Эка страсть! Можа, знаешь, как добром добыть?.. Скажи, мил человек, не сумлевайся!
Сеньча явно смеялся над Василием.
Все согласно переглянулись. Сеньча говорил верно.
Степан спокойно протянулся на траве, большой, крепкотелый, поерошил густой курчавый клок волос над медно-загорелым лбом.
— Будто и впрямь не знамо нам, ребятушки, льзя ль нашему брату взгляда дружеска ждать?
— Пошел! — нетерпеливо крикнул Сеньча. — Киселя не разводи, паря!
Степан, провожая глазами меркнувшие к вечеру облака, сказал по-прежнему:
— На добру подачу не надейся!.. Откуда мы все, работны люди, убежали, там нас клянут, ненавидят смертно, а не токмо чтобы нам хоть долю малую дать… Следственно, мысль моя такая: надо брать силою… Без железа не проживем.
— Разбойство вроде… — несмело сказал кто-то.
— Бог-от что скажет?.. Чай, гнев нашлет… — поддакнул другой.
Выступил Марей, покачивая головой. Темное его лицо сурово посмеивалось.
— Брось вы про богушка-то… Кого он покрывает, батюшко наш небесный? Вот я на себе видел, как меня, покорного свово раба… средь самой молитвы и покаяния… он по башке вдарил… А терпенье мое в Бие утопло!.. Богушку-то оставьте на небеси — не до нас ему!
— Опомнись, окаянная душа!.. Себя в ад и нас туда же… Дьявол!..
Это молодой беглец-кержак Алешка не выдержал: уж очень страшно по вековым укладам бил Марей. Русоголовая Татьяна, румяная кержачка, вскрикнула испуганно:
— Не замай дедку, Алеха!
Но Марей не сердился. Только бровями подвигал тихонько, а на Алеху поглядел жалеючи.
— Э-эх, сосуно-ок! Горя-яч!.. Я уж откипелся. Баю тебе: терпенья чаша упиваема, а я темен, слаб, тварь приписная. Учут попы: молитесь, покорны будьте, сбудется просимое. Ладил я всю жисть мою, как попы учили, им-де от господа слова дадены… А коли я темен и сила моя в убыль идет, да не искушай мя, господи!.. Знай меру бремени моему… А он не узнал, не узнал, слышь?.. И где его найду? В поповской рясе?.. Поп меня разорил, а слова божьи баял. А может, и нет никакого бога-то, можа, он — россказни одни. А коли бы и был, то он не про нас, приписных тварей…
Марей высоко поднял седую, растрепавшуюся на ветру голову и, не скрывая своей важности и превосходства, оглядел замолчавшую толпу мрачно-гордыми глазами.
— Вот-ста, робятки, каки дела… Надобно нам добытчиками кому быть… Кто бает: грабить-де?.. Знамо, добывать для миру. Нету другой дорожки народушке, окромя как добыть где кольем, где дубьем. Эк, посчитай, сколь годов длится маята наша!
