ее ладони на груди.

…Только сзади оставались люди. Так уж вышло исторически — его люди. И у них очень скоро начнутся проблемы. Бежать сейчас? У него во дворе так не делали.

— Мне нужно остаться, Чакилган. Это мой род.

Девушка кивнула. Она понимает. Но руки беглянки безвольно повисли вдоль тела.

— Вот, — он отстегнул с пояса нож Кудылчи и неуклюже вручил ей. — Пусть тебя оберегает.

С легким поклоном Чакилган приняла подарок.

— Я возьму… на время. Ты ведь заберешь его… потом?

«Она будет ждать! — возликовал Санька. — Она зовет меня!»

— Обязательно! — ответил он чересчур страстно, но иначе просто не мог.

Даурка тепло улыбнулась и взглянула на своего спасителя, чуть наклонив голову набок.

— Сашко хороший.

— Я Дурной, — глупо разулыбался беглец из будущего.

Чакилган кивнула: мол, с этим не буду спорить.

— Хороший Дурной.

И княжна с Аратаном исчезли в ночи. А ошалелый Дурной пошел назад.

Уже на опушке, где казаки начисто вырубили жалкий лесок, росший вдоль берега, он внезапно закаменел. На голом месте, прямо в свете неверной луны, стоял Козьма. Сын Терентьев что-то мучительно высматривал на земле и хмурился.

«Меня выслеживает, падла! — ахнул Санька. — Опять он. Да что ему неймется-то…».

Рука бесшумно потянулась к сабле. До врага метров десять. Если первым оружие вынуть, если заранее изготовиться — у него будет достаточное преимущество…».

Пальцы разжались.

«Фигня какая-то получается… Даура-врага я пожалел и отпустил, а русского-врага убью?».

«А что, лучше пусть он тебя убьет?».

«Ну, он-то пока не убивает…».

И Санька шагнул из кустов.

— Меня ищешь, толмач?

Козьма резко схватился за саблю, но увидел широко разведенные руки найденыша и наглую улыбку, устыдился и оставил клинок в ножнах.

— Тебя, Дурной, тебя… А девка где?

— Далеко уже. Тебе не достать. И никому не достать.

Толмач вздел брови.

— Упустил? Почто сам-то здесь? Ты ж за ясырным выкупом, поди, бежал?

— Нет. Не нужен он мне.

— Тогда что ж аманатку-то покрал?

— Хочу, чтобы она жила.

— Ишь добродей выискался, — ухмыльнулся Козьма. — Можа, хочешь, чтобы и я жил?

— В точку попал, — улыбнулся Дурной. — Не представляешь, Козьма, какое у меня сейчас искушение было. Воздать тебе за темницу, которую ты мне подарил. Я ж тебя первым заприметил. И место тихое — как на заказ.

Он сам сделал шаг к толмачу.

— Но ты прав: я хочу, чтобы ты жил.

Козьма молчал.

— Не бывает так, — наконец, зло бросил он. — Тесно людишкам на земле. Кто-то кого-то завсегда живота лишает.

— Все вы так говорите, — пожал плечами Сашко. — Один убивает другого, другого убивает третий. И так без конца. А я не хочу. Моя сабля в ножнах, и ты жив. Вот размышляю: можно ли остановить эту цепочку? Или ты ее заново продолжишь?

Наполовину обезумевший Санька просто взял и пошел. Мимо Козьмы, прямо в лагерь. Тот не решался рубить, не чувствуя сопротивления. По спине тёк ледяной пот… и тут Известь вспомнил один хитрый приемчик, на который взяли его самого.

— Надеюсь, хоть, в спину не ударишь, как трус.

И дошел до бивака! Что там творилось в душе Козьмы, он так и не разобрал, но дошел до безопасного места и отрубился без задних ног.

«Значит, можно! — ликовал он, уже засыпая. — Можно с ними что-то сделать! Нет, надо непременно утром поговорить с Кузнецом… Он должен понять… Мы должны…».

А утром его повязали, избили, выпороли плетью и заперли в пороховой землянке, связав по рукам и ногам.

Год (7)162 от сотворения мира/1653-4. Вор

— —

Глава 33

Гераська вогнал топор в лиственницу, хотя, у той еще два на десять сучков торчало. Железо звякнуло плохо — кажись, в проушине трещина зарождается. Каюк ему без кузнеца вскорости.

— Ну, Гераська! — Козьма банным листом лез к нему снова и снова. — Ну, я же ведаю: удумали вы что-то. Ты не думай, я тоже Дурному помочь желаю…

«Отож, — злорадно промолчал Гераська. — Уже помог: усю весну Сашко с цепями просидел».

Старик строго-настрого велел ни в какие споры-перепалки не вступать, за Дурнова даже в пьяном трёпе голоса не подымать. Так что он обмотал веревкой комель недосучкованного ствола, закинул на плечо и поволок к берегу: мол, дел у него невпроворот, не до пустой болтовни ему. Козьма же продолжал канючить свое «ну, Гераська» да «я ведаю»…

— Ну, коли ведаешь — беги к Кузнецу и наушничай! — не выдержав, отбрил казак толмача, и тот, наконец, увял.

Дорога от западного холма до места, где ладили плоты для годовщиков, поболе версты. Идти долго, с бревном — и подавно. Гераська поначалу двигал шибко, упарившись, как июльскую пору. А подле бывшего лагеря стрельцов лиственницу в кусты закатил и за землянку юркнул.

— Где шлялся? — хмуро спросил Тимофей Старик.

— Я, батя, лес валю, ежели чего, — нахмурился парень.

— Иди уже… валяльщик, — с ехидцей позвал на полянку Ивашка.

Как в их круг попал Ивашка сын Иванов — диво. Все помнили, что он вечно задирал Дурнова… Хотя, на кулачках-то с ним ни разу не сходился.

— Дела, браты-казаки, идут к тому, что еще дня три — и атаман велит на воду сходить, — донес собравшимся Ивашка вести от ближников Кузнеца. — Так что ждать неча.

— Надо, парни, Дурнова вызволять, — снова завздыхал Старик. — Как поплывем — уже некуда ему бегти будет… Ничипорка! — зло окликнул он служилого в зеленом кафтане. — Ты ж баял, что у тя в стороже дружок еще по Енисейску! Что с одного котла ели…

— И чо? — огрызнулся рекомый Ничипорка. — Что я ему скажу: вскрой пороховую в свой час? А прочую сторожу живота лиши?

— Я помогу.

Все резко обернулись. У гнилого пня стоял бесов Козьма. Выследил, гад! Гераська опустил глаза, чтобы не догадались, кто наушника навел. Толмач стоял, растопыря руки в сторону, будто, в обнимку лезть хотел. Чёй-то он?

— Я помогу. Ведаю, как.

— Чому ты вспоможешь, ирод? — насупился Старик, окидывая беглым взглядом подельников — учинят что или нет?

— Вызволить Дурнова. Не надобно вскрывать пороховую. Я лишь скажу