Шрифт:
Закладка:
Маршируя в пионерских рядах, я не щадил голосовых связок.
Я рос оптимистом. Мне говорили:
«Жить стало лучше, жить стало веселее!»
Я верил.
Вспоминается такой задорный марш:
Мы будем петь и смеяться, как дети,
Среди всеобщей борьбы и труда…
Эти слова я выкрикивал десятки раз. Выкрикивал, выкрикивал, а потом задумался. Что же это получается? Все кругом работают, а мы поем и хохочем, как слабоумные…
В общем, стал мой оптимизм таять. Все шло – одно к одному. Деда расстреляли. Отца выгнали с работы. Потом меня – из комсомола. Потом – из университета. Потом – из Союза журналистов. И так далее. Потом оказалось, что далее – некуда… И пессимизм мой все крепчал.
Окружение мое тоже состояло из людей печальных».
Привычка превращать свою жизнь в анекдот, в цирковое представление лежала на поверхности, была своего рода защитной реакцией того второго Сережи Довлатова, который хотел спрятаться от толпы собутыльников, подруг, литературных чиновников и прочей публики, которая, как только он выходил из дома на Рубинштейна, накидывалась на него, не давая возможности побыть одному. Опять же, разрываясь между мамой, Леной, Асетриной, мучаясь от хронического безденежья и влезая в долги, Довлатову только и оставалось, что придумывать про себя какие-то несусветные басни, чтобы сквозь них не было никакой возможности продраться и залезть к нему в душу.
Итак, первые публикации на Западе состоялись, но почему-то слава, деньги и возможность спокойно заниматься своими делом так и не пришли.
Сергей скажет о себе в это время: «В общем, я совершенно не изменился. Такой же беспомощный, замученный комплексами человек».
Да, теперь можно было глубокомысленно заявлять, что тебя признали на международном уровне, что ты теперь почти диссидент, потому что связался с «предателями родины», и что тебе глубоко наплевать на то, что тебя не печатают в родном городе. Однако все это было пустыми словами, за которыми ничего, кроме обиды на всех и собственной нереализованности, не стояло.
Сережа был не таким, если уж на кого он и обижался, то только на самого себя.
Один Довлатов начинал обвинять другого Довлатова в лени и склонности идти на компромисс, в зависимости от чужого мнения и пагубных привычек, в инертности и упрямстве.
И не было этой «достоевщине» конца и края.
Сергей «шел по Ленинграду… в мутной, как рассол, Фонтанке тесно плавали листья… мимо проплывали газеты на фанерных стендах. Обесцвеченные дождями фасады. Унылые деревья в скверах. Зеленые скамейки. Головные уборы, ларьки, витрины. Ящики из-под картошки. Мечты, надежды, грустные воспоминания» (из повести Довлатова «Иная жизнь»).
Вот, например, такое: «Это было сразу после войны. В квартиру постучался нищий. Накануне праздновали мамин день рожденья. Все решили, что вернулся Мухолович доедать заливное. Мама отворила дверь, растерялась. С тревогой оставила нищего в прихожей, где лежали меховые шапки. Дрожащими руками налила стакан «Алабашлы».
Нищий ждал. Он был в рваном плаще. Следов увечья не было заметно.
Нищий молчал, заполнив собой все пространство отдельной квартиры. Гнетущая тишина опустилась на плечи. Тишина давила, обжигала лицо. От этой тишины ныл крестец.
Мама вынесла стакан на чайном блюдце. Нищий, так же глядя в пол, сказал:
– Я не пью, мамаша. Дайте хлеба».
Гнетущая тишина.
Тишина давит.
Впрочем, тишина может быть и другой – умиротворяющей, например. Тут все зависит от того, в каком душевном состоянии ты находишься.
А еще постоянно звонил телефон, и все поздравляли с книгой и публикациями. Разумеется, в завуалированной форме.
Напечататься на Западе в 70-х – 80-х, как и выехать из СССР в эти же годы, было, говоря словами Грибоедова, целой комиссией. Если об отъезде из страны мы уже рассказывали на страницах этой книги, то о публикации в так называемых эмигрантских изданиях стоит сказать особо.
Первая проблема, перед которой сталкивался опальный автор, – переправка рукописи на Запад.
Начало это сложной процедуре было положено Борисом Леонидовичем Пастернаком еще в 1959 году. Эпопея по вывозу «Доктора Живаго» из СССР выглядела следующим образом: первый экземпляр писатель передал польскому писателю и переводчику Земовиту Федецкому, второй экземпляр ушел литературному агенту Серджо Д’Анджело, третий экземпляр Борис Леонидович передал философу и переводчику Исайе Берлину, который навестил поэта в Переделкине, четвертый экземпляр уехал во Францию с переводчицей Элен Пельтье, и, наконец, пятый экземпляр писатель передал французской переводчице Жаклин да Пруайяр.
Как видим, контакты с переводчиками и славистами открывали перед писателем возможность переправить текст за границу под предлогом научной работы с ним и его перевода на иностранный язык.
Еще одним вариантом вывоза рукописи на Запад была ее отправка дипломатической почтой. Это вариант был наиболее сложным в исполнении, потому что априори предполагал контакт с МИДом, а также одним известным ведомством, и результаты такой отправки могли быть самыми неожиданными.
Наконец, был возможен вывоз текстов самостоятельно во время поездок в страны социалистического лагеря (была у советских людей, не у всех, разумеется, такая возможность) и передача их третьим лицам. Этот вариант, впрочем, был наиболее опасным и мог закончиться уголовным преследованием.
На вопрос, как Сергей переправил свои сочинения в Штаты и Европу, в книге «По дороге в Нью-Йорк. (Письма из Вены), – Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба» (составитель А. Ю. Арьев) ответ звучит весьма уклончиво: «Благодаря «голосам» и книгам, идущим с Запада, копилась и оседала в сознании информация, которая побуждала к действиям. «Ардис», «Грани», «Континент», «Время и мы» – столько возможностей не печатающемуся у себя в стране автору быть опубликованным! Надо только переправить рукопись. Возможности стали изыскиваться и нашлись. Приехало в Ленинград даже издательство «Ардис» во главе с Профферами. Они увезли в Америку рукопись «Невидимой книги». Однако как именно произошел контакт Довлатова или его представителя с Профферами, мы не знаем.
Американское книжное издательство «Ардис» было основано в 1971 году супругами Карлом и Эллендеей Профферами в Мичигане и специализировалось на публикации русских авторов, по тем или иным причинам не имевших возможности печататься у себя на родине, а также на переиздании русской классики XX века, опубликованной в СССР в сокращенном виде по цензурным и политическим соображениям.
В «Ардисе» Довлатов оказался в одной компании с Василием Аксеновым, Владимиром Войновичем, Андреем Битовым, Сашей Соколовым, Львом Копелевым, Иосифом Бродским, Юзом Алешковским.
Но если «Ардис» принципиально не ставил перед собой общественно-политических задач, то такие издания, как «Континент»,
