Шляпник ударил вновь, я еле успел отбить удар палкой и, не останавливаясь, отпустил одну руку и хряснул ему в ухо. Но смазал по челюсти. Тут же вошел в ближний бой, но так у ножа преимущество. Я выпустил палку и вцепился обеими руками в кисть с ножом. Вывернул ее “рычагом” наружу. Еще мгновение и хрустнет сустав. Но противник ловко вышел из захвата, присев и вплотную ко мне приблизившись. Нож он выронил, но руку сохранил. Я отопнул нож подальше. Теперь поговорим.

Из боксерской стойки ударил двоечкой. Шляпник присел и наскочил на меня, обхватив корпус. Твою мать! Бороться будет. Мои боксерские навыки теперь не помогут. Уже падая, я соображал, как вывернуться из борцовского захвата. Треснулся со всего размаха о бетонный пол, хрустя ребрами. Только бы не перелом!

Противник приземлился сверху. И сковал меня сильными руками. Сразу видно, умеет бороться. Хреново дело. В партере мне ничего не светит. Будем биться грязно. Ничего не поделаешь.

Шляпник пытался накинуть мне на шею захват и придушить. Еще немного и у него получится, но в мои-то планы это не входит! Я выбрал момент и ткнул его пятерней по глазам. Грязный прием сработал. Преступник вскрикнул и одной рукой схватился за лицо. От второй я освободился без труда. Скинул его с себя и попытался вскочить на ноги. Но не успел, шубник вновь прыгнул на меня, как леопард на добычу. В этот раз я был готов. Встретил двоечкой. Смачно щелкнул в нос, разбрызгивая кровь. Противник отшатнулся, снова схватившись за лицо. Удобная позиция для боксера. Я подскочил и зарядил хук в ухо. Обычный человек должен был упасть, но этот сгруппировался, закрыв голову руками. Живучий гад! Я добавил удар ногой и свалил его на пол. Вторым ударом ноги заехал в скулу и погасил ему свет. Есть контакт! Человек дернулся и замер, без чувств расстелившись на полу.

От усталости я готов был завалиться рядом. Но не время расслабляться. Я поднял палку и нож. Складник спрятал в карман. Палкой ткнул неподвижное тело. Еще. Еще сильнее. Реакции ноль. Вроде, правда, вырубился.

Нашел длинную и крепкую обрезь и связал ему руки за спиной. Ткань скользкая, тянется. Ненадежно получилось. Тогда я пошарил в цехе получше и нашел под одним из столов кусок толстой веревки, больше похожей на судовой фал. Попробовал на разрыв — канат свежий, не гнилой, лошади не порвут. Стянул злоумышленнику руки дополнительно веревкой и, чтобы у него не было соблазна ими дергать, перекинул от кистей через спину петлю на шею. Будет слишком активно работать руками — себя придушит.

Фух! Можно выдохнуть. Сел рядом с неподвижным телом и отдышался. Пришел в себя и перемотал руку еще каким-то тряпьем, потоньше и почище. Весь рукав куртки и рубаха залиты кровью. Ну, прямо, раненый Щорс. Хорошо, рана не глубокая и кровь почти сразу остановилась. Я обыскал тело. Вытащил из кармана удостоверение. Раскрыл красные корочки. С фотокарточки на меня смотрел коротко стриженный шубник. Слева огромный полиграфический штамп: “КГБ СССР”, в графах ксивы текст: “Старший лейтенант Хворостовский Владимир Петрович состоит в должности коменданта отделения”. Странная должность. Но не удивлюсь, если ксива настоящая, просто фотокарточка переклеена. Вот должность ему такая и “досталась”.

Кроме ксивы были еще какие-то бумажки, похожие на почтовые бланки, пачка сигарет “Космос”, зажигалка, носовой платок и накладные усы. Все…

Я повертел сигаретную пачку в руках. Синяя с белой ракетой и красной звездой вместо сопла. Попытался достать сигарету. Руки тряслись от перенапряга. Плюнул с досады и разорвал картонку. Сигареты россыпью покатились по полу. Подобрал одну и все-таки закурил. Подошел к телу и пнул в бок:

— Рота, подъем!

Глава 17

Шубник зашевелился, заерзал на животе, попытался сесть, но со связанными за спиной руками это было неудобно. Несколько раз завалился обратно. Я схватил его за ворот и посадил. Он зыркал на меня глазами, полными ненависти и отрешенности. Будто волк, посаженный на цепь.

— Курить будешь? — дождавшись кивка, я вставил ему в зубы тлеющую сигарету.

Затянулся сам.

— Ну рассказывай, — я присел рядом на корточки. — Фамилия, имя, пока без протокола.

— А в ксиве все написано, — оскалился шубник.

— Ага, только она не твоя.

— А другой нет, — прищурил шубник глаз от дыма сигареты.

— Не хочешь без протокола, хрен с тобой. Сдам тебя операм, разговорят быстро.

Я стал собирать трофеи и поднял с пола бумажки, что выгреб у преступника из карманов. Однотипные корешки бланков от почтовых денежных переводов.

Так… Интересно. Куда он деньги перекидывал? Я пригляделся, отправитель в графе не указан, значит, отправлял анонимно, в графе “получатель” значился не человек, а, судя по длине записи — учреждение какое-то. Совсем стало интересно.

— Куда награбленные денежки отправлял? — спросил я, вглядываясь в неразборчивую надпись.

— Там все написано, мент, — процедил пленник. — Зенки раскрой.

Я пригляделся и не поверил своим глазам. Суммы немаленькие, по пятьсот рублей, по тысяче. Однотипных переводов много. Но… В строке “получатель” значится Новоульяновский детский дом. Что за хрень?! Я перебрал все бумажки. В каждой одно и то же.

— Это что за фокус? — ткнул я в морду “узнику” бланками. — Прикрываешься детским домом? Что за схема? Как ты их там обналичиваешь? Говори!

— Никак.

— Зачем деньги переводишь?

— А ты догадайся, ты ж мент. Хоть и молодой…

— В загадки будем играть? Говори, тварь, в чем подвох?

— Я вырос там…

— Что? — не понял я, точнее, не хотел понимать.

— Я вырос в детдоме. Денег мне много не надо. Лишнее туда перевожу.

Меня, словно током ударило. Я смотрел на циничного и наглого преступника и не мог понять, что он за человек. Он переводил почти все награбленные деньги детскому дому. Бред… Такое только в известном фильме было. Или нет?

Я вспомнил свой детский дом. Серый, унылый, холодный. Как и моя жизнь в нем. Хмурые воспитатели и злые, как собаки нянечки, готовые отвесить тумака или запереть в подсобке за любую провинность. Ничего светлого и теплого от детства не осталось. Бывало, немного голодал. Полагающиеся воспитанникам продукты регулярно тырила администрация. В целом-то жить можно было. Слышал, что в других подобных заведениях гораздо хуже дела обстояли.

Поэтому я