— Чего ж тут не понять? — Москалев покачал головой. — Хоронили тещу — порвали два баяна.

— Ты чего сказал, русо? — Коля вопросительно наморщил лоб.

— Это я так. Мысли про себя, выскочившие на язык. — Геннадий не удержался, улыбнулся, хотя на душе и было не очень хорошо, он все-таки выдавил из себя улыбку.

41

В следующий четверг в тюрьму пришел человек, которого Москалев, честно говоря, не ожидал здесь увидеть, — огромный, сильный, он был почти в два раза выше всех чилийцев, явившихся на свидание со своими родственниками, широкое кирпично-красное от солнца лицо источало уверенность и какую-то особую доброту, которая возникает обычно на чужбине, когда неожиданно встречаешь земляка.

Огромный Анатолий Ширяев, кажется, стал больше, чем был раньше. Не заметить его, такого громоздкого, схожего с каменной скалой, было нельзя, поэтому Москалев сразу заметил Ширяева, но тот засек земляка еще раньше, замахал рукой, которой доставал едва ли не до потолка общего зала, потом рявкнул так сильно, что потолок от голоса ширяевского даже затрещал:

— Москале-ев!

Они сошлись на боковой, плохо вымытой площадке зала, обнялись. Ширяев с такой силой обнял Геннадия, что у того чего-то хрупнуло в позвоночнике.

— Аккуратнее, — сдавленно попросил Геннадий, — у меня кости много раз ломанные… Как бы чего не треснуло. Откажет что-нибудь здесь, в Чили, меня перекособочит, починить тут не сумеют и отправят домой лежачим грузом…

— Вот на этот счет я к тебе и приехал, — сказал Ширяев, огляделся неторопливо. — Но для начала скажи мне, за что они тебя сюда загнали?

— Если официально, то обвинили в контрабанде, неофициально — кому-то до сладких слез и икоты захотелось завладеть русскими водолазными ботами — очень уж добротная техника… А раз захотелось, то затеялась большая игра. Теперь игроки на все пойдут, чтобы хапнуть оборудование, оставшееся без присмотра.

— М-да-а… Все понятно. — Ширяев удрученно покачал головой. — Теперь, пока не оприходуют катера, они тебя отсюда не выпустят.

— А под каким предлогом они их будут приходовать?

— Под любым. Слишком много места катера занимают на внутреннем рейде, путаются под носом, мешают проходу больших судов, слишком широко зевает капитан, когда рано утром выходит на палубу командирского катера и чересчур громко щелкает зубами от голода…

— Это я-то?

— А почему бы и нет? Обвинят также в том, что русские выловили в бухте всю навагу…

— Наваги здесь нет.

— Неважно. Все равно обвинят и состряпают бумагу, где изложат все статьи — все до единой. Вломят по максимуму, даже задумываться не будут. Могу перечислить еще сто шестьдесят причин.

— Не надо, и без того все ясно…

В руке Ширяев держал большую снизку ароматных желтых бананов, срезанную прямо с дерева. В снизке этой было не менее пяти килограммов, тяжелая была гроздь. Когда Ширяев протянул ее Геннадию, тот чуть не присел — она была в два раза тяжелее пяти килограммов.

— Ешь, ешь, мока, — сказал ему Ширяев, — расти большой и не будь лапшой.

— Это, конечно, непросто. — Геннадий раздвинул губы в грустной улыбке. — Но я попробую.

— Так вот, новости из Владивостока приходят хреновые. Что для меня, капитан, хреновые, что для тебя — в счете мы сровнялись. — Ширяев покосился на поле темных шевелящихся пончо, хмыкнул и снова заговорил: — И нашей, горной компанией, и вашей, морисковой, занимается какой-то очень дотошный особист, копает прямо под дерево. По твоему поводу интересовался, каким образом были оформлены военные суда в собственность совместного с иностранцами предприятия, чья подпись стоит под протоколом? Оказалось — твоя, никакую иную фамилию особист не называл, мусолил только твою. Поэтому я бы на твоем месте пока выждал немного, перетерпел, а уж потом думал об отъезде домой.

Это была худая новость. Выходит, обложили его со всех сторон, крутом, даже путь домой отрезали. Геннадий стиснул зубы.

— Наши высокопоставленные воры не дадут даже ноготь отросший обрезать у себя на пальце, но других, рангом пониже, будут прессовать так, что у тех даже кишки полезут через ноздри… В том числе и у тех, кто ни в чем не виноват. Под эту раздачу попал и ты, капитан. Понял?

Ничего не понятного тут нет. Все проще пареной репы, все ясно, как появление насморка в плохую погоду. Жалко, не увидит он своего сына, — наверное, говорить уже начал, не увидит самого себя в доме на Нахимовской улице, Находку — компактный, с низкими крышами, уютный город, который нравился ему больше Владивостока, отца своего, еще живого (слава богу), не увидит, как и маму, которая ушла уже навсегда…

В ушах у него зашумело, заплескалось что-то. Звук этот вызвал внутри боль.

— Я остаюсь здесь, в Сан-Антонио, — сказал Ширяев, — выхода иного у меня нет. Буду пока обживаться в этих местах.

О том, что у него была встреча с губернатором, он не сообщил, посчитал — это ни к чему. Порылся в оттопыренном кармане рубашки, достал оттуда сложенный вдвое листок бумаги.

— Ежели что — вот мой новый местный адрес, припрет — приходи.

42

Москалеву казалось, что о нем совсем забыли — не вызывали ни на допросы, ни на следственные действия, ни на свидания со свидетелями; по четвергам он видел свою фамилию в списке людей, которым надлежало получить передачу.

Бурхес держал его на коротком поводке — продолжал присылать снизку бананов, пару пачек сигарет, вкусом своим и необработанностью напоминавших болгарские, и две банки консервов; иногда, если банки были совсем крохотные, с козье копыто, добавлял еще пару жестянок.

Этого было мало, очень мало, но Геннадий держался, ему надо было выжить, и он это делал.

Иногда на нем останавливал свой немигающий совиный взгляд старший надзиратель вип-отделения, и Москалев приходил к мысли, что о нем, быть может, все-таки помнят. Но это так, "апро по", как говорят умные люди — может быть…

Неожиданно ему приказали быть готовым к визиту в судейское ведомство. День тот выдался пасмурный, серый, с мелкой липкой моросью, валившейся с неба, — редкая выдалась погода для здешних краев.

В тюрьму явилась знакомая четверка — наряженные в черные рубашки бойцы с автоматами: судя по всему, Москалев до сих пор числился в опасных преступниках, иначе с чего бы призывать на помощь людей с автоматическим оружием?

На ноги ему, как и в прошлый раз, опять натянули тяжелые ржавые кандалы, на руки надевать не стали — с ножными кандалами от автоматчиков он все равно не ускачет, и уж