Шрифт:
Закладка:
Эти измышления оставшегося голодным студента повторялись неоднократно, каждый раз отличаясь только в зависимости от того, насколько Жека был голоден. Обычно к середине его выступления другая половина двух Жэ — Женька — корчился от смеха. А в конце следовал его вопрос, уточняющий то или другое критическое направление развития трагедии:
— А если твой юноша проснется на коленях у красавицы, но, совершенно, голодным? Что тогда?
Ответы Жеки не отличались оригинальностью:
— Сложно предугадать. А все потому, что в соответствии с теорией Дарвина природа должна была позаботиться о сохранности человека. Вот медведь и другие животные — берут и впадают в спячку. А почему также не могут сделать и студенты? И этот ваш, как его, кажется, Фрейд, он тоже был неправ. Человека тянет вперед не половой инстинкт. Вот взять любого из вас. Предположим, что перед вами стоит девушка, этакая Красная Шапочка, а с другой стороны лежит ее корзина со свежими пирожками. В самом худшем случае вы слопаете эти пирожки и только потом заметите элегантный головной убор алого цвета. А под ним и девушку. Ну и что, какая разница, куда смотрели эти самые философы и прочие ученые.
После последних инсинуаций Мишка начинал кричать, что если бы Дарвин с Фрейдом были живыми, то остатки своей жизни они, и это, несомненно, посвятили отлову невежды со второго курса. Впрочем, Жеку это нисколько не смущало, и он продолжал.
— Вот почему я люблю Лену, — как только он произносил это имя, Женька немедленно переходил в напряженное состояние, но Жека никогда не пересекал крайнюю черту. — У нас с нею настоящая платоническая любовь. А почему? Потому, что она приносит очень вкусные пироги. И меня в ней интересует именно это.
— Дурак, — не выдержал Мишка, — так речь идет о духовном, вот и назвали платоническим. Это в честь Платона, древнегреческого философа. Душевное влечение и романтическая…
— Сам дурак, — аргументированно парировал Жека, — тебя послушать, так можно подумать, что твой Платон никогда голодным не был.
Эти споры могли продолжаться почти бесконечно. Обычно их либо прерывала своим приходом Лена, либо Женька решительно заявлял:
— Как вы мне оба надоели.
Заявление авторитета играло роль ручного тормоза. Споры замолкали, но при первом упоминании Платона, Дарвина или обычных пирожков разгорались с новой силой.
Но эти споры происходили все реже и реже. У ребят все более выпячивались и свои собственные интересы, увлекающие каждого в свою сторону. А потом всех снова тянуло друг к другу. Иногда чтобы собраться и просто помолчать.
Немного о доброте
Почему Мишка почти никогда не попадал в истории, а Жека — часто и совершенно в неудачное время. Героические усилия второго по популяризации образа жизни позволяли окружающим необоснованно думать, что он едва ли не самый благополучный студент на Земле. А сам Жека был абсолютно противоположного мнения. В качестве аргументации он любил рассказывать историю, в которой были замешаны два студента. Первый — Мишка, второй — он сам.
Трудно сказать, кто был виноват в том, что практические занятия начались в другом крыле здания и, главное, совершенно без учета возможного опоздания двух студентов. И вот окончательный результат — два человека оказались в аудитории минут на десять позднее, чем прозвенел звонок. Преподаватель — Флора Геннадьевна — оторвалась от доски, и ее оценивающий взгляд остановился на скромно замерших возле двери студентах.
— Почему? — последовал ее вопрос.
— А мы сюда шли, — отозвался стоящий впереди Мишка.
— Но занятие уже давно началось.
— А мы спешили.
— Но так как же?
— Так мы же пришли.
Флора Геннадьевна оглядела класс. Так, как будто искала поддержку среди студентов. Но ее не было.
— Ну что же, тогда садитесь. Продолжим решение задачи. К доске пойдет… К доске… Итак… А как ваша фамилия, молодой человек?
Ее внимательный и по-женски добрый взгляд повернулся вокруг и бросил якорь на Жеке.
— Я? — сколько раз мы задаем в жизни этот вопрос.
Когда с надеждой, иногда с отчаянием, редко с азартом. А в голосе Жеки проявились недоумение и обреченность.
— Ну, почему, я же только пришел?
И, все-таки, у нее очень добрые глаза. И взгляд хороший. Маленькая и миниатюрная бабушка с лучистыми глазами.
— Вот как раз поэтому, — в мягком и приятном звуке ее голоса неожиданно появились побрякивающие металлом нотки.
Жека не знал, с какой стороны подойти к задаче: слева или справа. Все остальные варианты он не представлял. Но мягкий голос прозвучал совсем безапелляционно:
— Значит, так. Я дам вам, молодой человек, еще одну задачу — на дом. Если не решите, то до экзамена я вас не допущу. Так. А где второй любитель путешествия по коридорам?
Мишка робко вышел вперед, встал с левой стороны и без всяких слов начал заполнять формулами и вычислениями левый угол доски.
— Что вы там пишите? — громко возмутилась Флора Геннадьевна.
Она раздраженно оттеснила Мишку в сторону и встала на его место. Прошла одна минута, и к Флоре Геннадьевне вернулся добрый и ласковый голос:
— Голубчик мой! Конечно, это самодеятельность. Но, в целом-то, все правильно! Это же…
Она целую минуту не могла подобрать нужное слово, а потом громко заявила:
— Браво! Даже бис. Я думаю, вы тоже не дойдете до экзамена. Вам там будет делать нечего. Попозже посмотрим ваши другие заслуги и решим.
Зазвенел звонок. Флора Геннадьевна закончила занятие и студенты, хватая свои вещи, стали выскакивать из аудитории. А по лицу преподавателя было отчетливо видно, что она упорно хочет что-то сказать. Наконец, она вспомнила.
— И предупреждаю, — не обращая внимания на окружающих, Флора Геннадьевна подошла вплотную к Мишке, — если вы посмеете подсказать вашему товарищу, то вы окажете ему медвежью услугу. Пусть он сам решает.
Мишка согласно закивал в спину отходящей Флоры Геннадьевны. А она внезапно развернулась и показала Мишке маленький и сухой кулачок.
Впервые за все время Мишка не согласился решить задачу на халяву. Он заявил, что, помогая товарищу, готов сидеть ночи напролет, но выдавать готовое решение не имеет права. Последняя демонстрация принципиальности происходила рядом с Женькой. Тот внимательно выслушал претензии сторон и рубанул готовое решение:
— А, знаешь, может, он и прав.
Женька ушел на ставшую ему почти родной кафедру общественных наук, а оставшиеся друзья долго продолжали спорить, так кто, все-таки, из них прав. В любом случае, через