Шрифт:
Закладка:
– Надеюсь, ты собираешься это выкидывать? – вздрагиваю, когда слышу бархатный голос и почти тону в нем. Потому что грубость ушла, осталась патока, что проникает в мой мозг, заражает, вынуждает сдерживать рвущиеся наружу слезы. Но я не поддамся.
Я решила, значит уйду!
– Нет, – шмыгаю носом. – Почему я должна выкидывать свои вещи.
– Потому что у тебя есть новые? – предполагает он и проходит к кровати, скидывает халат, а я не буду на него смотреть. Не буду любоваться широкой спиной, узкими бедрами, не буду смотреть, как четко выделяется сетка вен на руках. Не буду. Не буду. Я буду собираться дальше.
– Мне не нужны новые вещи, – закрываю сумку и встаю. – Мне ничего больше от тебя не нужно.
Даже страшно, сколько сил мне потребовалось, чтобы это произнести. Вот так вот прямо врать в лицо.
Он поворачивает голову, смотрит на сумку, на мой горделивый вид.
– Куда-то собралась? – говорит он обманчиво ласковым голосом, что у меня сердце ухает в пятки. Особенно, когда он разворачивается и делает шаг ко мне.
– Я хочу уйти. Я не могу выносить то, как ты со мной обращаешься.
– Так, так… – делает он новый шаг, а я пячусь и чуть не запинаюсь о старый свой кроссовок. – Расскажи же, как плохо я с тобой обращаюсь? Бью тебя?
– Нет, – почему его голос звенит от напряжения.
– Насилую?
Мотаю головой, порой слова ранят сильнее.
– Морю голодом? Заставляю работать?! – впервые за все время знакомства я слышу, как он повышает тон, и мне становится до дрожи страшно. Что еще в нем таится? – Тогда расскажи, как я с тобой обращаюсь!
– Унижаешь! Ты меня унижаешь!
– Правдой!? Тем, что вместо того, чтобы готовиться к занятию, ты расспрашивала у своей Жени, как лизать мужику очко?! – гремит он и подходит совсем близко, так, что меня начинает трясти.
– Я не расспрашивала, она сама… – дергаюсь я в сторону, но его рука хватает сумку.
– Хочешь знать, что такое настоящее унижение?
– Ты не сможешь унизить меня больше, чем уже это сделал! – впервые кричу на него и ахаю, когда он выдергивает мою сумку из рук и стремительно несет ее к балкону.
– Нет! Нет! Это мои вещи!
– Ты же хотела уйти! Я просто тебе помогаю, – с размаху кидает он сумку с восемнадцатого этажа, так что от напряжения она рвется, и фейерверк вещей и обуви заполняет ночное небо.
И я реву белугой, смотря как родное теряется в темноте.
Я смогу что-то собрать. Но не все.
Хочу выбежать в комнату, как там меня хватает за растрепавшуюся косу Борис и наклоняется.
– Отпусти!
– Я и не держу, – хрипит он, целуя меня сладко, сладко, так, что я даже теряюсь, а потом вскрикиваю, когда слышу треск ткани. Он сорвал с меня халат и бросил обрывками на пол. – Тебе же ничего от меня не нужно. Значит и уходить нужно без ничего!
Он отталкивает меня от себя, но тут же ведет к двери. Ко входной двери! Абсолютно голую! И сколько я не упираюсь, не кричу, выталкивает за дверь, прямо на обозрение новому, безмолвному охраннику.
И я стою, ни жива, ни мертва, в коридоре, вздрагивая, когда слышу хлопок двери и щелчок замка.
Обхватив себя руками, под пристальным взглядом чужого мужчины я смотрю по сторонам и не знаю, что мне делать. Я не знаю, что мне делать. Не знаю.
Слезы потоком текут по щекам, и я опускаюсь по двери вниз, обхватываю колени, понимая, что оказалась в плену не просто богатого человека, а сумасшедшего, который не собирается никуда меня отпускать.
На самом деле, не собирается.
Если только я не сбегу сама. Но как сбежать от собственных чувств и желания близости?
Как убедить себя, что он чудовище?
– Дадите мне пиджак? – спрашиваю охранника, и он, продолжая завороженно пялиться на дверь, снимает с себя черный предмет одежды.
Я благодарно улыбаюсь, чувствуя облегчение. Но стоит ему протянуть пиджак, как щелкает замок.
Рука охранника замирает, и я не успеваю схватить пиджак, как он отворачивается, словно и не собирался мне помогать.
Так он и скажет Борису, когда тот потребует от него ответа.
Чувствую ягодицей ткань носков и ногу, а в голове мысль: пнет ли?
С него станется.
Хотя справедливости ради надо признать, физического вреда Борис мне не причинял.
Но тем не менее я все равно встаю, абсолютно обнаженная и, не поворачиваясь, иду к лестнице.
Там на улице мои вещи. Хоть что-то я найду, верно? Пора начать думать не сердцем, а головой.
Но не успеваю сделать и пары шагов, как меня за шею хватает жесткая рука и буквально затаскивает в квартиру.
А я уже не могу сдержаться. Кричу, реву, царапаюсь, отбиваюсь. Со всей дури бью Бориса по щеке.
И руке так больно сразу, как будто по дереву ударила, и кожу сразу тысяча ледяных иголок жжет.
И я пячусь в ужасе, боюсь, что он ответит. Что решит отомстить за своевольничество. За оплеуху.
А Борис только молчит. Смотрит диким взглядом, пока по щеке растекается красное пятно, и шаг ко мне делает.
Но резко останавливается, словно сам себя затормозив, и отворачивается. Уходит. Просто уходит, так ничего и не сказав. В спальню.
А я остаюсь стоять посередине гостиной, обхватив себя руками, продолжая чувствовать острую боль в запястье.
И она с каждым разом только сильнее. Настолько, что слезы брызгают из глаз, и я ахаю, пошатнувшись. Прижимаю ее к груди, задыхаясь.
– Терминатор, черт возьми, – шепчу и устремляюсь к холодильнику. Достаю кусок мяса и прижимаю ко вспухшей руке, чувствуя облегчение.
Правда, недолгое.
Смотрю на закрытую дверь спальни и понимаю, что надо ехать в травмпункт. Боль острая и все усиливается.
Господи, ну что за дура. Сломать руку о мужика.
Ведь била Игоря, била Виталика и хоть бы что.
Спустя минуту понимаю, что лед уже не помогает, и я задыхаюсь от боли. Сдерживаю рыдания, уже и не вспомнив, с чего начался скандал, и почему я ударила любимого человека.
Сзади вдруг маячит большая тень и больную руку сжимают крупные пальцы. Хочу вырвать руку, но только сильнее себе боль причиняю:
– Не дергайся.
А я уже хнычу, потому что ему нельзя работать в больнице. Он только хуже делает, хотя и просто ощупывает.
– Мне больно!
– Нечего руками махать. Собирайся, – кладет он на стол стопку одежды, и я завороженно смотрю, что и он уже одет в темный свитер и джинсы. И я бы полюбовалась тем, как это все ладно сидит на его фигуре, но пелена из слез мешает. – Нина.
