— Это — прабабушка со стороны матери, в нашем семейном поместье — том, самом, которое я смог вернуть… ее вывезли на философском пароходе, в двадцать втором году. Ее отец, мой прапрадедушка служил профессором в женской гимназии в Петербурге, а мать, моя прапрапрабабка — дальняя родственница царской семьи. Да не смотри на меня так — там седьмая вода на киселе… А вот это мой двоюродный дедушка с семьей — они эмигрировали уже в пятьдесят шестом, во время хрущевской оттепели, через Китай. И можешь себе представить — у меня есть троюродные сестры азиатки. Кстати, те еще распутницы, обе по десять замужем были… Сейчас они в Москве, занимаются дизайном одежды — возможно когда-нибудь познакомлю тебя. А это твой покорный слуга. С матушкой в Лондоне на выставке старых автомобилей… в… кажется, восемьдесят шестом. Похож?

Он усмехнулся, глядя с каким недоверием я рассматриваю качественную на фоне остальных, цифровую фотографию маленького мальчика в дутой куртке, держащего за палец усмехающуюся молодую женщину в стильном платье и накинутом на плечи черном пальто. Женщину я узнала сразу же — достаточно было представить ее волосы короткими и седыми — а вот угадать в пухлом, розовощеком ребенке хоть какие-то признаки будущего декана Игнатьева было решительно невозможно. Разве что глаза похожи — такие же яркие. И темные, в отличие от матери…

— У отец у тебя есть? — неожиданно даже для себя спросила я, поворачиваясь.

Андрей помедлил на мгновение, словно я застала его этим вопросом врасплох. Словно ему самому нужно было вспомнить, есть ли у него отец.

— Есть, конечно… — медленно, отстраненным голосом произнес, глядя на фотографию. — Но мы давно не общаемся, и, если честно, я плоховато его помню. Он не из высшего общества. Мягко говоря.

Разумеется, я не стала докапываться, что да как — всем своим видом декан показывал, что… не стоит. Но если у мадам Игнатьевой плохой опыт с мужчиной «не из высшего общества», понятно, почему она так неистово оберегает своего сына от подобного мезальянса.

Мне вдруг стало ее жалко — мало того, что единственный сынуля связался с таким же плебейским отребьем, как и она сама когда-то, я ведь еще и навредить ему собираюсь так, что его потом по кусочкам собирать придется…

Или уже не собираюсь?

Решу в спальне. Если, конечно, мы туда когда-нибудь доберемся.

Я вдруг широко зевнула — представила, как мягко и удобно будет в постели, прижимаясь к широкому плечу Игнатьева, по уши под мягчайшим пуховым одеялом.

Господи, сказал бы мне кто, что я когда-нибудь буду мечтать о широких плечах нашего декана, а тем более о других частях его тела… я бы смело порекомендовала ему обращаться за психологической помощью.

— Похоже, что секса у меня сегодня не будет… — мягко пророкотал он мне в ухо, непонятно когда успев подняться из кресла и подкрасться ко мне.

Я передернулась от побежавших по спине сладких мурашек и провернулась в его объятьях.

— Почему это не будет? Я очень даже… готова…

И снова зевнула — уже почти ему в рот.

— Да уж, — рассмеялся он, поднимая меня с пола под колени и лопатки. — Для любителя резиновых кукол ты сейчас находка. Интересно, ты заснешь раньше, чем я войду в тебя или во время…

— Ммм… Звучит сексуально… — ничуть не соврала я, укладывая голову ему на плечо и представляя себе эту картину — я, мирно сопящая лицом в подушку и он — подложив под меня подушку, медленно, чтобы не разбудить, опускает и поднимает свои бедра над моими. Вдавливается в меня пахом, застывая глубоко внутри и аккуратно, напрягшись всем телом, выскальзывает — только для того, чтобы снова опуститься, глуша стоны в моих растрепавшихся волосах.

— Прости, если на этот раз я тебя раздену… — прошептали где-то у моей шеи, усаживая на что-то мягкое.

— Ммгм… — невнятно согласилась я, не сопротивляясь, когда он поднял мои руки кверху, подтягивая блузку к шее. Боже, неужели мы всё-таки в спальне? А я даже не успела вкусить этот момент. И сейчас не вкушу — так спать хочется…

Уже под одеялом, еле удерживая глаза открытыми, я наблюдала за тем, как Андрей усаживается перед большой чугунной печью на ковер и по одному закладывает в нее подготовленные дрова. Умело разжигает в печи огонь, закрывает дверцу из толстого стекла, что-то там подправляет в здоровенной конструкции, отодвигает, снова задвигает… и замирает, вперив задумчивый взгляд в огонь. А на голой спине его играют отраженные от люстры загадочные блики огня.

Хочу так каждый день засыпать — решила я. Вот именно здесь, в этой неизученной еще мной спальне, любуясь его красивой, мускулистой спиной, пока он разжигает для меня огонь в печи.

И внезапно — перед тем, как мозг мой окончательно провалился в сон — я вдруг поняла, что именно хочу внушить декану Игнатьеву под гипнозом.

На мгновение глаза мои расширились, мозг сфокусировался на свежей идее, обнюхал ее со всех сторон, решил, что она — единственно правильная… и, не в состоянии проснуться дольше, чем на секунду, вновь расплылся невнятными, неосязаемыми образами, увлекая меня в сонные дали.

Глава 25

К утру стало так жарко, что пришлось спихнуть одеяло вбок.

Еще через несколько минут мужчина, на которого я в полусне забросила ногу, сдвинул эту ногу с себя и окончательно столкнул одеяло на пол, оставляя на нас только нижнюю простыню.

Что? Мужчина? Рядом со мной? Опять?!

На этот раз вспомнить, где я и с кем, не заняло много времени. Достаточно было открыть глаза и уставиться в догорающие сквозь толстое стекло угли внутри буржуйки.

Что ж… похоже, просыпаться рядом с деканом Игнатьевым становится для меня традицией. Уж не знаю, хорошо это или плохо.

Медленно, стараясь не трясти матрас, я повернулась на спину. Подтянулась выше по подушке, улеглась и принялась рассматривать спальню — ту самую, в которую так жаждала проникнуть вчера.

Спальня оказалась еще лучше, чем я ее себе представляла — невероятно уютная и вместе с тем просторная комната, обставленная всё в том же старинном, викторианском стиле, как и остальной дом. И настолько элегантно и роскошно декорированная, словно тут спал какой-нибудь уэльский герцог, а не профессор московского университета.

Широченная кровать под темным балдахином, зеленые обои с какими-то гербами в золотых рамках… Напротив — через персидский ковер, забросанный подушками — чугунная печь,