Когда вода в пакете перестала бурлить, Скит вытащила еду, обжигаясь и тихо матерясь. К тому моменту кабина погрузилась в полнейший мрак и я практически на ощупь зажег первую «свечку» в таганке.

Голубое пламя жадно поглотило кусочек сухого топлива и принялось плясать на нем, заставляя наши тени неровно дергаться на стенах кабины. Скит снова, как тогда, со спичкой, уткнула взгляд в пламя, не забывая при этом орудовать ложкой и хрустеть любимыми овощными крекерами, заменяющими в пайке галеты.

Я управился со своим блюдом быстрее, чем прогорела первая «свечка» и уже успел подкинуть к ней вторую, чтобы она успела заняться раньше, чем огонь погаснет. Скит слегка вздрогнула, когда огонь, придавленный между двумя кусками сухого топлива, уменьшился и затрепетал, будто собирался погаснуть полностью, но, когда этого не произошло — снова расслабилась и одним взмахом ложки доела свой ужин.

— Никогда бы не подумал, что ты так любишь огонь. — сказал я, делая глоток из фляжки с водой, в которую я всыпал порошковый напиток из комплекта пайка.

Скит ничего не ответила, только зыркнула на меня исподлобья, и протянула руки к трепещущему синему огоньку.

— Помнится мне, на Кельвины ты так не реагировала. — продолжил я, глядя на девушку. — А они ведь, считай, огонь в чистом виде. Признайся — наверняка в свободное время ты приезжаешь к ближайшему Кельвину и кидаешь в него все, что под руку попадается, а?

Я улыбнулся, переводя все в глупую шутку, сказанную лишь бы только не сидеть в молчании, но Скит внезапно сумрачно посмотрела на меня и коротко уронила:

— Нет.

А потом вздохнула, дернула головой, словно отгоняя какое-то наваждение, и уже тверже произнесла:

— Огонь тут ни при чем. В смысле… Сам по себе ни при чем. И уж тем более Кельвины.

— Тогда что «при чем»? — я ухватился за крошечную подсказку.

Скит отвела глаза в сторону, уставившись в стену кабины. Она будто бы стеснялась произнести что-то.

— Темнота. — наконец тихо выдохнула она, все так же глядя в сторону.

— Боишься темноты? — от удивления мои брови поползли на лоб. — Серьезно?

— Не то чтобы боюсь… — Скит снова посмотрела на меня. — Нет, я не боюсь. Она меня не пугает. Я ее просто не люблю.

— Это как? — заинтересовался я. — Что значит «не люблю»?

— Как бы тебе объяснить… — Скит вздохнула. — Для меня темнота она как враг. Но не такой враг, с которым невозможно бороться и который уничтожит тебя, чтобы ты ни делал, нет. Скорее наоборот — такой враг, с которым можно и нужно бороться. Да, она сильнее меня, да, она больше меня, да, она меня окружает, но это не значит, что я не могу за себя постоять. Я могу, и я буду.

— Занятно. — я улыбнулся. — И давно у тебя это?

— Сколько себя помню. — Скит пожала плечами. — Даже в детстве было время, когда я выбиралась по ночам из дома, чтобы прогуляться в темноте и показать ей, что она не властна надо мной.

— Значит, ты все же боишься темноты. — я покачал головой. — Но ты решила для себя, что не будешь поддаваться этому страху, а дашь ему бой. Ты не позволяешь ему завладеть собой, а сама идешь на него в атаку. Ты привыкла бороться с ним, и потом перенесла эту привычку вообще на всю свою жизнь. Что бы ни произошло, какие бы беды тебя не одолевали, ты всегда отвечаешь на них. Идешь в бой и борешься до последнего.

— Ну, что есть, то есть. — невесело усмехнулась Скит. — Сложить лапки и мирно отдать концы — это точно не про меня.

— Точно. — улыбнулся я. — Если бы это было так, то мы бы с тобой могли бы даже не встретиться. Ты просто не вспомнила бы обо мне после того, как твой напарник пропал в баге. И не пришла бы за мной соответственно.

— Кстати, да. — улыбнулась Скит, на сей раз уже открыто. — Если бы не эта моя привычка, ты бы не смог меня спасти… Сколько там раз? От черного, от целой кучи черных, от Климовска… А я даже не сказала тебе спасибо за это. Ни разу.

— Ты меня тоже спасла. — глядя в ее глаза, непроницаемо-черные в свете неверного пламени, ответил я. — Так что мы, считай, в расчете.

— Нет… — выдохнула Скит, подаваясь вперед и сметая на пол таганок с почти догоревшим кусочком топлива. — Не в расчете…

Я протянул руку, обхватил ее за шею и привлек к себе, одновременно придавливая огонек подошвой ботинка, чтобы ненароком чего-то не загорелось.

Губы Скит оказались горячее любого огня. Когда она приникла ко мне, на мгновение показалось, что к губам приложили раскаленный уголек. Я поднял руки, и потянул футболку Скит вверх, и в этот раз она не сопротивлялась, как тогда, под мостом. Даже наоборот — сама подняла руки вверх и на мгновение оторвалась от моих губ, чтобы позволить раздеть себя. Но потом сразу же снова накинулась на меня, как голодный спидхак.

Я подался вперед, укладывая девушку на нашу шаткую лавочку, и сам лег рядом, не отрываясь от ее губ. Рука скользнула на ее затылок, пальцы ухватились за высокий хвост русых волос (Скит не изменяла своей прическе даже сейчас) и потянули за них, заставляя девушку со вздохом оторваться от моих губ и закинуть голову назад.

— Никогда не занималась сексом в таком месте, как заброшенный ракетовоз… — выдохнула Скит, глядя мне в глаза. — Это даже… Заводит!

Я лишь улыбнулся и ничего не ответил.

Я не помнил, доводилось ли мне заниматься сексом в заброшенных ракетовозах. Я вообще не помнил, где и когда мне доводилось это делать, кроме комнатушки в баре Шмеля. Но это можно назвать практически «условиями по умолчанию». А вот чтобы так — в полной, кромешной темноте, в тесноте, где даже повернуться толком — та еще проблема, окруженный десятками тонн мертвого металла…

Думаю, что мне тоже не доводилось.

С тихим хрустом раскрылась велкро-липучка на брюках Скит, я потянул их вниз, а она прогнулась в спине, приподнимая бедра, чтобы удобнее было ее раздеть…

И в эту секунду за окном сверкнуло.

Вспышка была такой немыслимой яркости, что пробилась даже через крошечные, буквально в волос толщиной, щели между рюкзаками и бронежилетами, которыми мы завесили разбитое окно в несколько слоев. На одно короткое мгновение в кабине стало светло настолько, что я даже смог различить лицо Скит, и ее испуганные глаза, а потом все померкло.

Но не до конца. Слабый-слабый свет все еще пробивался в тонкие