Шрифт:
Закладка:
Вторая черта, объединяющая новых писателей Зарубежья, – их тяга к России сущей, к двумстам миллионам русских людей. Не к левитан-скому пейзажу и не к «темным аллеям», не к билибинскому петушку и не к вывернутому наизнанку псевдорусскому ремизовскому словечку, а к ее человеку, к его сердцу, близкому и родному им. «Дорогие мои, любимые, где вы? Что с вами? Живы ли?», просто и родственно обращаются к ним Аглая Шишкова («Чужедаль»).
Новые писатели Зарубежья знают все язвы, все уродства жизни за Железным занавесом, и всё же непреодолимо тянутся к людям, им замкнутым. Эта тяга ярко отражена в небольшом, но глубоком и правдивом рассказе Н. Тарасовой «У границы» («Грани», № 17); ею проникнуты колоритные этюды Свена; она светит со страниц двух книг С. Юрасова. Это любовь, любовь не к абстрактному, порожденному ностальгией образу родины, но к ее подлинному, живому, сущему в ней человеку. Лесковская любовь. Та, которая дала ему проникновенную силу, чтобы увидеть, суметь увидеть библейского правдолюбца в лице городничего Однодума, грозную трагедию леди Макбет в уездном городе Мценске.
И еще одна черта того же портрета – чисто русское умение понять иноплеменника, увидеть в нем человека, даже если этот иноплеменник – враг. Немцы, зарисованные Л. Ржевским на страницах романа «Между двух звезд», или показанные Климовым в его рассказах, Юрасовым в его повести «Враг народа», эти немцы не шаблонные «фрицы» и боши, какими изображают их пошляки, полностью подчинившиеся французскому влиянию (по месту своего жительства), это люди, прежде всего люди. Видеть человека в иноплеменнике заповедал нам тот же Лесков.
Говорить о преемственности внешности лесковской литературной традиции, о восприятии характера его языка не стоит. Пусть этим занимаются рамолические[61] последыши «серебряного века». Мы, оттолкнувшиеся от его рафинированной лжи, ставим содержание выше формы. Сердце для нас привлекательнее щек и губ. Щеки и губы легко подкрасить или напудрить, но сердца-то никто не напудрит…
…Если бы мне предстояло начертать девиз на щите нового литератора русского Зарубежья, я предложил бы такой: «Идти от Лескова – придти к Лескову». Ведь мы, новые, ушли из России, чтобы к ней придти. Это наш путь. А Лесков – светоч на нем. Он весь от Руси и Русь в нем, в его творческом наследии.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
17 октября 1953 года, № 196. С. 4;
24 октября 1953 года, № 197. С. 4
Благословленный Лесковым
(К 50-летию со дня кончины А. П. Чехова)
Среди множества воспоминаний современников об А. П. Чехове мы не находим ни одного, написанного его товарищами по университету. Словно он был совсем незаметен в среде студенчества. А между тем А. П. Чехов начал свою литературную работу, будучи еще на первом курсе, и имя Антоши Чехонте было широко известно читателям наиболее ходких в то время юмористических журналов, среди которых, несомненно, было много студентов. Лишь из вторых рук мы узнаем, что А. П. Чехов был прилежным студентом, не пропускавшим лекций, не манкировавшим клиническими занятиями… и только. В общественной жизни университета он, по-видимому, не принимал никакого участия. А ведь тогда там было бурное время: именно в те годы революционные настроения начинали овладевать студенчеством, происходили «студенческие беспорядки» на политической почве, организовывались первые землячества, первые кружки марксистов и «народников», подготовлявшие первые контингенты будущих эсдеков и эсеров. Но всё это проходило мимо студента Антона Чехова и молодого писателя Антоши Чехонте.
– Работать надо… работать! А всё остальное к черту! – скажет он потом и добавит в другой откровенной беседе – Студенты бунтуют, чтобы изображать из себя героев и легче за барышнями ухаживать.
А. П. Чехов требовал от людей не порывистой «с горением» работы, как у «героев» или тех, кто стремился ими стать, а упорной, методической, той, которую выполняет на своем месте обыкновенный человек, той, которую давал сам А. П. Чехов, написав за свою недолгую жизнь более тысячи рассказов, повестей, пьес и пьесок.
В конце прошлого века и в начале текущего в России были очень распространены открытки с группами модных в то время писателей. В центре подчеркнуто «пролетарский» Максим Горький, в блузе, с широким «революционным» поясом; над ним – его повторение – «подгорький» бездарный Скиталец, в такой же блузе и в пенсне, рядом молодой, тогда еще с интеллигентной бородкой и устремленными вдаль, полными лирической грусти глазами Бунин; с другой стороны – премированный красавец в щегольской поддевке, кумир гимназисток Л. Андреев, а за ним – явно пророческого вида вдохновенное лицо Мережковского… Сразу видно, что писатели, учители, властители дум, сеятели вечного… Только сбоку верхнего ряда примостился неизвестно кто. Не то земский врач, не то бухгалтер. Так себе, обыкновенный человек с ласковой, слегка иронической улыбкой. Совсем на писателя не похож. Но это Антон Павлович Чехов.
Таким обыкновенным, простым, лишенным тени претенциозности человеком вступил А. П. Чехов в русскую литературу в тот «учительский» ее век, когда русский читатель упивался злобным издевательством над Россией многоумного и хитроумного Щедрина, внимал «гласу народному» из уст Михайловского и Короленко, верил каждому их слову; когда «направление» (понимай, конечно, антинациональное и антиправительственное) было, безусловно, обязательным для каждого писателя, а талант был делом второстепенным; когда «вторая» цензура «прогрессивной» критики сводила к нулю «первую» правительственную цензуру и легко приводила к молчанию даже такие величины русской литературы, какой был Н. С. Лесков.
Поэтом можешь ты не быть,Но гражданином быть обязан.В то, более чем трудное для талантливых писателей, время простым, обыкновенным человеком вступил в круг «учителей», не пытаясь никого поучать, безнаправленческий и, следовательно, бесталанный, никчемный юморист Антоша Чехонте, да и вступил в нее не через «прогрессивные», а через иные двери, гостеприимно открытые ему националистами-почвенниками Сувориным и Лейкиным[62].
Результат такого вступления не замедлил быть отраженным «прогрессивной» критикой. А. П. Чехов был объявлен третьеразрядным писателем. Да и вообще писатель ли он, сомневались Михайловский и Скабичевский – двух строк в критической статье для такого безыдейного писаки достаточно… Литературная жизнь Антона Павловича Чехова в ее первые годы висела буквально на волоске.
Но кто же угадал в этом, казалось бы, незначительном, скромном, простом Антоше Чехонте гигантский талант классика русской литературы Антона Павловича Чехова? Властители дум? Сеятели разумного, вечного? «Прогрессивные» генералы от критики?
Нет. Затравленный в то время этими самыми генералами, но не сложивший оружия «руссейший русак» Н. С. Лесков.
В середине октября 1883 года редактор
