Шрифт:
Закладка:
Очень многие из персонажей рассказов и повестей Лескова им точно «паспортизированы». Перед читателем проходят вельможи той эпохи: граф Канкрин, граф Ланской, серия гвардейских офицеров в рассказе «Человек на часах», армейские офицеры «Кадетского монастыря», дворяне и купцы, с которыми соприкасался Лесков по должности, и во всех них, в этих показанных им действительно живших лицах Лесков умеет находить ту же жемчужину добра.
В других своих персонажах, не паспортизированных автором, Лесков также стремится показать подлинность и целостность данного человека, полностью отрешаясь от стремления к синтетической компоновке собирательного образа, «героя эпохи», чаровавшего и привлекавшего к себе большинство русских писателей XIX века. Лесков знает, что подобный образ неминуемо будет однобоким, при неудаче – тенденциозным, ибо такового «героя» единоличника ни одна эпоха не имела, не имеет и не будет иметь. «Нельзя объять необъятное», констатировал еще Козьма Прутков.
Лесков подходит к характеристике эпохи по иному пути, дифференцируя ее типаж и одновременно суммируя его без отхода от жизненной правды во имя творческой фантазии. Он показывает свою эпоху не в отдельных крупных портретах, но во множестве беглых зарисовок с натуры, дающих в целом огромную галерею, сливающуюся при восприятии ее читателем в целостный, правдивый портрет-пейзаж.
Таков же Лесков и в характере языка, вернее ряда «языков», на которых он повествует читателю. Он слитен и здесь при всем его многообразии, и каждый оттенок его языка осмыслен, обоснован характером владеющего им персонажа. Лесков не чужд стилизационного словотворчества. Он прибегает к нему в «Левше», «Полуночниках», но не ради показа блеска своего высокого мастерства: выдумывая порой новые слова, вроде «мимоносок» или «мелкоскопа», он усиливает ими красочность зарисовок.
Таковы вкратце главные ценности творческого наследства Н. С. Лескова. Теперь о претендентах на них.
* * *В наши дни возрождения подавленного тенденциями XIX века национального русского самосознания право быть зачисленным в наследники Н. С. Лескова означает причастность писателя к русской национальной литературе. Вот почему к этому стремятся и в советской России и в Зарубежье. И там, и здесь значение Лескова растет с каждым днем. Из третьестепенного писателя, каким он считался 50 лет тому назад, Лесков возвысился до степени классика, каким провозгласил его никто иной, как шеф пролетарских писателей М. Горький.
Но может ли кто-либо из подсоветских русских писателей быть причисленным к плеяде последователей Лескова, всё творчество которого было проникнуто христианским миропониманием? Атеизм, полное безоговорочное отрицание духовности человеческой психики заложено в основу социалистического заказа, которому подчинен каждый из русских подсоветских писателей. Наиболее близкий формально Лескову Б. Пильняк мог следовать ему только в плоскости словотворчества. Сделав робкую, осторожную попытку документации, отразив в повести «Смерть» М. В. Фрунзе, Пильняк сломал себе шею. Никто из подсоветских писателей не сможет внутренне врасти, стать созвучным направленности творчества Лескова. Диамат и марксизм пересекают в корне все попытки приблизиться к нему.
Крупнейшими из преемников Лескова в литературе Зарубежья считаются И. Шмелев и А. Ремизов, несмотря на их глубокое различие между собой. Творческий путь И. Шмелева пролегает по цветистому лугу чистой русской народной веры в правду и милость Господню – путаная тропа литературной работы А. Ремизова ведет по корягам прямо к смрадному болоту, тому самому, куда черти таскали столь любезную его сердцу одержимую бесами Соломонию.
Спасов Лик влечет к себе души русских людей, виденных и понятых И. Шмелевым. Колокольный звон зовет их к молитве и покаянию.
Бесов смрадных, вонючих кикимор ищет в психике тех же людей А. Ремизов и, если ему удается поймать за хвост одну из гадин, то он с радостью повествует об этом.
Кто же из этих двух писателей внутренне созвучен Лескову?
Столь же различны и внешние стороны их литературного мастерства. Словотворчество И. Шмелева построено полностью на базе современного ему народного русского языка. Оно жизненно. Оно правдиво и обосновано. Уродование русского синтаксиса и морфологии русского слова А. Ремизовым не имеет этой базы. Для него это лишь литературный прием, трюк, выверт, которым он пытается поразить и заинтересовать читателя. Словообразование для него не средство к углублению мысли, но самоцель. Лишь очень поверхностный и близорукий критик сможет допустить в ремизовском словоблудии преемственность от проникновенного понимания души слова, каким обладал Лесков. Я глубоко уверен, что если бы «Пути небесные», «Богомолье» или «Лето Господне» попали бы сейчас подсоветскому русскому читателю, они потрясли бы его до глубин души. Сохранившиеся в советских библиотеках писания А. Ремизова не читаются там. Современная русская молодежь то с недоумением, то с отвращением отбрасывает эти книги.
Вторая мировая война не только перетряхнула до самых глубин идейный мир русского Зарубежья, она влила в него новые струи свежей крови. Вопрос о чистоте этой крови, о том, течет ли она в жилах «кроликов» или современных подлинных русских людей, не входит в тему этой статьи. Факт лишь тот, что в Зарубежье русской крови прибыло, что его идейный мир расширился, в него вступили новые представления, новые устремления; что эти концепции уже нашли свое отражение в художественной литературе, что выдвинулась группа новых писателей и публицистов, голос которых с каждым днем звучит всё громче и уверенней. Эти факты, мне думается, неоспоримы и очевидны.
Кто же они, эти неофиты русского Зарубежья? Куда они направляют свой шаг? Какие цели влекут их к себе? От чего они отталкиваются?
Два-три года возможности вести литературную работу – слишком малый срок для выявления лица писателя. Он позволяет наметить лишь основные, наиболее яркие и характерные его черты, но не дает еще всей полноты портрета. Только в таком аспекте мы и можем пока рассматривать творчество новых сил, вступивших в литературу русского Зарубежья. Но и эти штрихи позволяют сделать некоторые сообщения, наметить те линии направленности, по которым устремляется большая часть новых литературных работников.
Во-первых, подавляющее их большинство проникнуто христианским миропониманием, из чего ясно их внутреннее отталкивание от язычества и демонизма пресловутого «серебряного века», одним из видных представителей которого является в настоящее время А. Ремизов. Они ищут жемчужин добра в душах современного русского человека и находят их в сердцах своих современников, так же как в современной им среде находили Лесков и Шмелев. Нащупал же Л. Ржевский русые косы тургеневской Лизы под комсомольской косынкой девушки из бункера, разглядел же С. Юрасов черты Платона Каратаева на лице красноармейца Василия Теркина, «не один
