войти в комнату, затопить ее светом, повысить голос, топнуть ногой, обругать и прогнать. Но она не может. Ей остается только снова и снова повторять эту мысль: «Там ничего нет, там ничего нет…»

Мурашки ползут от лодыжек до самого затылка. Молли вслепую нащупывает дверь на кухню и бежит из коридора. Прочь от звука выдвигаемого ящика и шелеста бумаг, прочь от вида этого кабинета, этой фигуры. Однако это чувство не покидает ее. Ужас поселился у нее в костях.

Шестидесятые годы

Отец Джеймса стоял в дверях их маленького кирпичного дома, приподнявшись на цыпочках, стараясь сохранить на лице равнодушное выражение. Напряжение застряло в линии его губ.

– Ну и? Ты понравился мистеру Хоупу, он… В общем, как все прошло?

– И тебе тоже привет, папа. Так, я больше часа трясся в автобусе, – сказал Джеймс. – Можно я сначала попью чаю перед допросом?

И, наверное, дело было в его улыбке, в расправленных плечах, в смехе, прозвучавшем между словами, но у отца округлились глаза, лицо побледнело как полотно, и он сказал:

– Тебя взяли? Тебя взяли, черт возьми?

Не дожидаясь ответа, отец спрыгнул с крыльца, окликая через плечо мать Джеймса.

– Мардж! Мардж, Джима взяли! Его взяли, черт побери! – И он издал торжествующий вопль, никого не стесняясь, и воскликнул: – Тебя взяли! Мальчик мой, мальчик мой, тебя взяли, черт побери!

Джеймсу пришлось сделать шаг назад, иначе он не устоял бы на ногах. Взъерошив ему волосы, отец рассмеялся, рассмеялся по-настоящему, и когда Джеймс посмотрел ему в лицо, он увидел, что у него навернулись слезы гордости – у его отца, который, сколько помнил Джеймс, плакал только от страха и горя.

В дверях показалась мать.

– А я уже начинала волноваться. Я думала, что ты должен был вернуться еще несколько часов назад. – Глядя на стоящих на улице мужа и сына, она улыбнулась, заламывая руки. – Значит, это правда? Тебя взяли?

– Да, мама, – подтвердил Джеймс. – Трехнедельный испытательный срок, и если я справлюсь, мистер Хоуп меня возьмет. На постоянную работу, мама.

– И ты полагаешь, что справишься? Нагрузка будет не слишком большой? Дорога до работы не слишком долгая? Ты точно справишься? – Она продолжала заламывать руки, лицо у нее оставалось в напряжении, и Джеймс понял, что ей хочется стряхнуть все с плеч, выбежать на улицу к своему мужу и порадоваться за сына, смеясь и танцуя, но она не могла.

– Все будет хорошо, обещаю, – сказал Джеймс.

– И тебе она нравится, эта работа? – спросила мать.

Джеймс молча кивнул.

Отец, рассмеявшись, выбежал на середину дороги.

– Он просто сходил, и его взяли, черт возьми!

* * *

Мать сбегала в магазин и купила ромштекс, чтобы отпраздновать такое событие. Они съели ромштекс с картофельным пюре под сметанным соусом, и Джеймс рассказал про фабрику. Он заверил мать в том, что будет сидеть в конторе и не отправится на производство, где пыль может забить его больное левое легкое. Отец наметил ему дальнейшую карьеру, сказал, что через год-другой нужно уже будет думать о повышении, когда он покажет всем, какой он толковый.

– Может быть, ты познакомишься там с какой-нибудь девушкой, – сказала мать. – Знаешь, с хорошей.

– Ради бога, Мардж, не все сразу, – сказал отец, выразительно закатив глаза, и Джеймс рассмеялся, и его мать тоже рассмеялась.

– В наши дни это делается так, – сказала она. – Посмотри на своего брата, он познакомился с Флоренс на работе.

– В службе социального обеспечения все по-другому, там люди буквально живут на работе, – возразил отец.

– Все равно ты можешь познакомиться с хорошей девушкой. С секретаршей или еще с кем-нибудь. А напротив, кажется, больница, да? Ты можешь познакомиться с медсестрой. – Мать подцепила вилкой пюре, а Джеймс постарался спрятать улыбку. – Чтобы было кому ухаживать за тобой.

Она не добавила: «когда меня не станет»; эти слова Джеймс слышал от нее только тогда, когда ей казалось, что он где-то далеко и не сможет ее услышать. Обо всех тревогах матери, обо всех ее сожалениях Джеймс узнал, подслушивая.

«Это его доконало, это доконало моего бедного мальчика, это разбило все его надежды», – повторяла мать чаще всего. Другой ее фразой было: «Ну почему я не настояла на том, чтобы он сделал прививку?»

Джеймс знал свою мать практически так же хорошо, как она знала его. Она навещала его каждый день все те два года, пока его не было дома, совершая долгий путь на автобусе до санатория, где первые шесть месяцев ее даже не впускали к нему в палату, и они могли лишь смотреть друг на друга сквозь матовое стекло, вставленное в стену. Джеймс радовался тому, что ему было уже двадцать лет, что он не был ребенком, потому что ну как ребенок смог бы вынести такое?

И она находилась там, на протяжении восемнадцати месяцев, когда Джеймс не мог дойти до соседней комнаты без того, чтобы не начать задыхаться. Она учила его рисовать, играла с ним в карты, растирала ему спину, когда у него случались приступы кашля, передавала ему один носовой платок за другим, затем украдкой проверяя их на наличие крови. Она перестала спрашивать у врачей, когда Джеймсу станет лучше. Те говорили, что изредка попадаются люди, которые никогда не смогут выздороветь.

И она наблюдала за ним, пытливо, с опаской, записывая черепаший прогресс того, как Джеймс учился жить с одним здоровым легким и другим, от которого осталась лишь рубцовая ткань.

– Рано или поздно это его убьет, – как-то раз услышал он ее слова.

…После ужина отец ускользнул в пивную, чтобы купить бутылочку бренди, чтобы отметить такое событие.

Составив грязные тарелки в стопку, Джеймс захватил также столовые приборы и соусницу и отнес все на кухню. Мать наполнила раковину водой и натянула на руки желтые резиновые перчатки.

– Позвони брату и поделись с ним этой новостью, – сказала она.

– Позвоню, – сказал Джеймс, – но я хочу рассказать еще кое о чем…

– Он будет очень рад. И напиши бабушке. По телефону с ней лучше не разговаривать.

– Сегодня произошло кое-что еще, – сказал Джеймс, вспоминая тарелку с мясом, свет, отражающийся от меламиновой столешницы, улыбку Мари.

Погрузив грязную посуду в мыльную воду, мать вручила Джеймсу полотенце и сказала, чтобы он вытирал посуду сидя. Опустившись на стул, Джеймс почувствовал, как же он устал. Мышцы у него ныли, в горле першило от кашля и разговоров. Мать передала ему тарелку; он ее вытер и поставил на стол.

– Мам, я хочу рассказать еще кое о чем, – повторил Джеймс.

– О, да? – сказала мать, однако он понял, что она его не слушает, мысленно перебирая всех тех, с кем поделится радостной новостью.

Джеймс подумал про Мари. Которая прошлась с ним до автобусной остановки, а затем выпила с ним чай в маленьком кафе и сказала, что ждет новой встречи с ним,