для себя. Эстетов, возможно, это покоробит, однако да будет и впредь оправданием Артуру служить сам Паскаль. Итак, Артур вышел из прохладного вестибюля и погрузился в знойное марево. Отправился расспрашивать аборигенов об отхожем месте.

В ходе дискуссий, во время бесед о проблемах творчества и расстановке сил Артур познавал среду молодых творцов. Знакомился он и с их стихами, и с прозаическими опусами. Устав от стихов, бросался к привезенным с собою «Мыслям». Правда, суждение Паскаля, ставящее под сомнение безграничность поэтического воображения, казалось ему чересчур категоричным.

Встречавшиеся Артуру жители поселка нужной информации дать, увы, не могли. Работавшая в поле женщина даже не поняла, о чем идет речь, а выслушав объяснение, только сплюнула с отвращением.

Двое подростков, которых он обогнал на дороге, переглянувшись, пожали плечами.

— Не-а, не знаем… А в школе мы на Конопницкой остановились. Учительница болеет…

Когда Артур уже возвращался и, чтобы сократить путь, свернул на полевую тропку, ему повстречался человек весьма почтенного возраста, хотя с виду еще здоровый и крепкий. Они разговорились. Оказалось, что старик родился в этих краях, здесь же провел детство, юность и зрелые годы. Артур, процитировав Паскаля, спросил у своего собеседника, не вызывает ли у него это высказывание каких-нибудь воспоминаний.

— Нужники, что ль? Было дело. И солдаты на маневрах рыли, и харцеры. Только давно уже, давненько. Нынче все по-иному, — вздохнул старик. — Вон там, за тем домом, куда теперь творцы съезжаются, а то и другие какие, был нужник. Но если правду сказать — вы небось не поверите, — худое это место, ой худое…

Артур поблагодарил за информацию. Интеллектуальный зуд, вызванный фразой Паскаля, привел его туда, где, по словам старца, некогда находился нужник. Было это на склоне горы. Место и вправду на редкость мрачное. Возле заросшей ямины валялось несколько потемневших от старости досок и балок. Часть углубления была выложена кирпичом и использовалась в качестве выгребной ямы. Над нею одиноко торчал обугленный ствол когда-то, вероятно, большого дерева. В тени разрослись кустарник и ядовито-зеленые полчища крапивы.

Послеобеденные занятия уже начались. Артур тихонько проскользнул в зал. Было очень душно и парно. В открытые окна влетали поразительно настырные мухи.

Артур помнит, что обсуждались произошедшие в последние годы сдвиги поэтических ориентации. Дискуссия временами становилась очень острой, однако Артур уже успел понять, что даже тревога за судьбы литературы никого не лишает охоты за ее счет кормиться. Люди эти ничем не отличались от всех других людей. Они любили поговорить, мечтали печататься, но и выпить были не дураки.

Артур, хоть и был призван в их ряды, все же оставался больше читателем, нежели творцом. Поэтому ему нелегко было разобраться, чем отличается одна программа от другой, постичь суть споров между отдельными группировками в мощном течении молодой поэзии. Он еще не стал поэтом-профессионалом. Оттого, возможно, все прочитанные и услышанные стихи казались ему чрезвычайно друг на друга похожими.

Между тем поднялся ветер. Захлопали оконные створки, небо сделалось иссиня-черным. Хлынул дождь. Начиналась гроза.

В области сантехники Артур, разумеется, тоже профессионалом не был, и тем не менее в голову ему внезапно пришел странный вопрос: а почему, собственно, выгребная яма расположена выше дома? Сообщающиеся сосуды?.. Разве фекалии могут перемещаться вверх?

Внезапно небо буквально раскололось пополам. Артура оглушил адский грохот. Ослепительно сверкнуло. В бывшее отхожее место, в выгребную яму ударила молния!

Артур был еще оглушен, ошеломлен, когда вспышка повторилась. Нет, он не берет на себя смелость дать ответ Паскалю. Не знает, нашлись ли бы у кого-нибудь впоследствии поэтические идеи. Однако зрелище запомнилось ему навсегда. Где то перо, которое могло бы его описать?

Жуткие призрачные вспышки и хлещущая в окна навозная жижа.

Пенсионер

Собственно, он за все уже отчитался, передал все дела. С завтрашнего дня начнется другая жизнь. Никогда уже не понадобится спешить к восьми, мотаться в командировки. Зато будет больше свободного времени. Он займется внуком, станет ходить с ним в походы, мастерить радиопередатчики, поможет с уроками. Родители мальчика вечно в разъездах, подолгу сидят за границей, воспитание подростка практически полностью доверено дедушке с бабушкой. Хотя, по совести говоря, до сих пор эти заботы почти целиком ложились на бабушкины плечи, дай ей бог… то есть только бы здоровье не подкачало.

Он улыбнулся сам себе: «Славный мальчуган. Не по годам рослый, смышленый. Конечно, не помешало бы иногда быть с ним построже. Но все равно деду за внука краснеть не приходится».

И все-таки жаль… Столько лет. Он загляделся в окно. Полез в ящик стола за сигаретами. Кажется, рука наизусть знает все шероховатости деревянной поверхности, форму ключа. Последний день…

Он даже не заметил, что комната опустела, а в неплотно прикрытую дверь поминутно кто-нибудь заглядывает. Не слышал, что идут какие-то торопливые приготовления. Впрочем, может быть, и слышал, но, задумавшись, не обращал внимания.

В комнату вошел шеф. Чуть помоложе его, начальник, но в то же время — товарищ по работе. Можно даже сказать, приятель. Многолетние общие задачи, годы энтузиазма и самоотверженного труда накрепко их связали. Они давно были на «ты».

— Зигмунт! Мы тебя ждем.

Он не понял:

— Кто ждет?

— Ну, знаешь! Мы ждем. Все. Пошли!

— Куда?

— В конференц-зал.

— Да я ведь уже…

— Дружище, — обнял его за плечи шеф, — попрощаться-то с нами ты, полагаю, не откажешься?

Вышли в коридор. Из-за двери зала доносился гул голосов. Они остановились на пороге. Столы расставлены как для банкета. Собрались в самом деле все. Задвигав стульями, встали. Умолкли. Смотрели на него.

Зардевшись от волнения, выступила с речью самая молодая сотрудница — девятнадцатилетняя машинистка из бухгалтерии. Прядь волос упала ей на лоб. Тряхнув головой, она ее отбросила.

— От имени всего Общества… От имени воеводского отделения имени Дени Дидро… От имени всех, кто пока еще продолжает работать, выражаю самую сердечную, самую горячую благодарность за труд и желаю счастливого отдыха.

И вручила ему розы.

— А еще примите от нас на память вот это.

Продолговатая коробка была перевязана блестящей серебряной ленточкой. У пенсионера от избытка чувств на глаза навернулись слезы, да и женщины в зале прикладывали к глазам платочки. Обняв девушку, пан Зигмунт расцеловал ее в обе щеки. Волнение разрядилось в смехе и дружеском подтрунивании.

— Ого!

— Я б тоже согласился уйти на пенсию — дали бы поцеловаться с нашей Марысей.

Пан Зигмунт развернул пакет. «Вот оно что… Молодцы, здорово придумали». Внутри была модель старинного кропила, на конце вместо метелочки — зажигалка.

«Сто лет, сто лет живи на радость нам…» — грянуло от столов. Поддерживаемый за локоть,