разрешили было по праздникам уходить в город или в отпуск, строго указав адрес лица, к которому идем с обязательством вернуться к 8 ч. вечера, т. е. до вечерней поверки наличного состава училища дежурным офицером.

За этот подготовительный период я усердно изучал все преподаваемые познания и стал считаться хорошим строевиком и одним из успевающих учеников. Единственно, что меня тяжко огорчило в первые три месяца, это неизвестное последствие товарищеской пирушки в Киеве с ее мужскими похождениями: пришлось сряду больше двух-трех недель пролежать в училищном лазарете в компании таких же «пижонов», каким оказался и я.

К моему изумлению, здесь такое заболевание считалось таким обыкновенным явлением, а медицинское начальство так ко мне просто и заботливо отнеслось, что и до сих пор я с сердечной благодарностью вспоминаю училищный лазарет и стоявших во главе его умных и добросовестных врачей. Много раз потом прибегал я к советам врачей-специалистов, справляясь о последствиях своего заболевания и о состоянии своего здоровья, получая от них правильные указания и успокоительные заявления. Но этот случай был для меня тяжким потрясением, уроком и укором моей совести. Заболевание не отразилось на работе подготовительного периода: я быстро нагнал все пропущенное и с полным усердием продолжал все свои занятия.

За это время я, конечно, переписывался с родными и братом Колей. Навещал меня из артиллерийского училища и брат Миша, который готовился с ускоренным выпуском выйти в офицеры на Балканский театр войны.

Однажды я получил от сестры Кати письмо, в котором она сообщала подробный адрес друзей брата Саши и просила их разыскать, так как, вероятно, они что-либо о нем знают. В ближайший праздник я, получив отпуск в город, пошел отыскивать семью Алексея Семеновича Адикаевского. Не без труда мне это удалось, так как столицы я совершенно еще не знал. Семью друзей Саши составляли муж и жена, Софья Любимовна; бездетные, еще молодые люди. Жили они далеко от нашего училища (на Коломенской улице) в очень уютной квартирке со своей старинной кухаркой Катей. Это были верные друзья Саши и приняли меня сразу, как родного сына. От них я узнал, что Саша видит в «Доме предварительного заключения» в числе 193 душ обоего пола, арестованных в разных местах, но по одному и тому же делу. Сообщали также, что к обвиняемым допускают раз в неделю на свидание только самых близких родных и по одному. По их мнению, я мог бы получить право на это свидание. Арестованным через их родственников устраивались передача съестных продуктов и одежды, но лишь с разрешения прокурора и жандармского надзора.

Я провел у моих новых знакомых несколько часов и поторопился пораньше явиться в училище, обдумывая также, каким способом получить разрешение и добиться свидания с Сашей. В моем кошельке из 30 рублей, полученных мною в Киеве от брата Николая, оставалось еще 3 рубля: я пожалел тратить из них что-либо на извозчика и бодро шагал по темнеющим уже улицам столицы, расспрашивая по временам дорогу к Обуховскому мосту. Погода была отвратительная, типично ноябрьская: дул сильный холодный, пронизывающий ветер с дождем и мелким снегом. Накормленный до отказа у своих новых друзей, тепло одетый в наглухо застегнутой толстой солдатской шинели с башлыком поверх ушей, я не чувствовал неприятностей погоды и скоро достиг Обуховского моста, слабо освещенного редко стоящими и тускло горящими керосиновыми фонарями.

На мосту прохожих не было. Я уже дошел до середины, как вдруг, откачнувшись от перил моста, вытянулась передо мной худощавая фигура в плохонькой летней одежде с прорванным старым пледом на плечах и мягкой помятой фетровой шляпе. Молодое, с маленькой бородкой и усиками лицо было бледным, а глаза ярко сверкали каким-то странным блеском. Он стукнул бывшей в его руках палкой и громко сказал: «Стойте!» Я остановился как вкопанный, соображая, кто передо мной: сумасшедший или грабитель.

Взглянув на меня пронизывающими глазами, незнакомец сказал:

– Вы молоды, и я молод. По вашему раскрасневшемуся здоровому и светлому лицу я убежден, что вы обедаете каждый день и, наверно, пообедали сегодня. Да?!

Я не отрицал, вспомнив лукулловское угощение меня у друзей.

– Ну, а я уже забыл, когда ел горячую пищу, но четыре последних дня я уже совсем не имею и хлеба. Дайте мне, студенту, взаймы три рубля!

Он протянул ко мне руку. Я, как загипнотизированный, полез в свой карман, достал заветную «трешку» и отдал ему. Только что я сделал движение, чтобы продолжать свой путь, как он схватил меня за рукав.

– Стойте! Похоже на то, что я вас ограбил! Скажите, кто вы и где я вас могу найти? Ведь я прошу у вас взаймы!

Я объяснил ему, указав на видневшееся уже освещенное здание нашего училища, где я состою, назвал роту и свою фамилию. Он крепко стиснул мою руку, и мы расстались.

Подходя к училищу, я в душе загрустил о потерянной «трешке», так как я теперь лишился возможности после завтрака или обеда выпить горячего чая с пирожным. Но горящие глаза голодного студента не выходили у меня из памяти, и я, укорив себя в скаредности, бодро явился дежурному, отрапортовал свою явку и получил от него похвалу за отчетливость рапорта и правильность отдания чести.

Быстро и крепко забыл я об этом инциденте. Только уже в начале апреля как-то меня вызвали в приемные часы после обеда в комнату свиданий. Спросивший меня посетитель еще оставался в вестибюле у окна, спиной к свету, когда я спустился, направляясь в комнату свиданий. Швейцар остановил меня, указав рукой на незнакомца, довольно прилично одетого в пальто и мягкой шляпе. Он пристально всматривался в мое лицо, а затем пониженным голосом спросил:

– Это вы в ноябре месяце на Обуховском мосту дали студенту взаймы три рубля?

Я моментально вспомнил весь инцидент и кивнул головой утвердительно:

– Да, да, теперь я вас узнаю, хотя вы иначе одеты.

– Так этот студент я. Уроженец Сибири, я окончил гимназию в Иркутске и приехал в Санкт-Петербургский университет. Родители мои, бедные и трудящиеся люди, не могли мне дать даже на проезд. С большими трудностями добрался я до столицы, поступил в университет, приютившись у земляка, уже два года здесь околачивающегося. Все мои расчеты на заработок уроками не оправдались. Товарищ хворал, тоже не имея денег. Хозяйка терпела нас три месяца, а затем объявила, что, если я немедленно не принесу хотя три рубля, то она выкинет наши вещи и пожалуется на нас полиции. В тот же день я обошел немногих моих знакомых земляков, но нигде ничего занять[не смог], а настаивать совесть не