Перевели на другой трактор, к Ивану Беркуту. И дело пошло, и на душе стало легче. Иван научил и смазывать плуг, и регулировать его, и управлять. И она помогала ухаживать за трактором. Привыкла.

Ко многому приходилось привыкать — к пыли, к зною, к мозолям. Уставали, порядком уставали.

Но вечером, после смены… Стоило умыться, поужинать — усталости вроде и не было. Когда опускались сумерки, зажигали костер, усаживались вокруг него, и начинались задушевные разговоры. Каждый рассказывал о себе.

А потом кто-нибудь потихоньку начинал песню… Приятно было смотреть на огонь, петь и думать о том, что еще совсем недавно они ничего не знали друг о друге, а теперь ночная степь свела их к костру, у которого каждому тепло и просто, словно в большой дружной семье.

…Наверное, по всему целинному краю в такие летние ночи горели костры и звучали песни.

Пели допоздна. И сами удивлялись, как плавно льются их голоса.

— Так бы на сцене спеть, а, ребята?

Мечтали о сцене. И не подозревали о том, что через несколько лет на сценах театров зрители увидят такую же ночь, таких же парней и девчат, размечтавшихся у костра…

А однажды вечером всех ждал сюрприз. Вернувшись с полей в бригаду, увидели: на столе стоял патефон с пластинками, гармонь и приемник. Девчата принялись крутить пластинки, а парни тут же сколотили в вагончике столик для приемника, и вскоре все собрались, чтобы послушать последние известия из Москвы.

Нашелся и гармонист. Едва он взял первые аккорды, начались на полевом стане танцы.

Веселым был тот вечер. Дело даже не в том, что теперь можно было послушать музыку, потанцевать. Радовали подарки. Их прислали рабочие Магнитогорского металлургического комбината.

* * *

Романтика… В чем она? В неустроенности быта? В экзотичности? В чем?

Для многих это что-то неведомое, как далекая страна, из которой не приходят вести.

Целинники были в той стране. И они знают, что дороги романтики будничны, а сама она становится явью только тогда, когда оставлена позади не одна преграда, взята не одна высота, пережито не одно сомнение. Твердость на пути к цели — не в том ли романтика?

…Мы сидим в небольшой комнате конторы. Все как будто рассказано. Мои собеседницы молчат. С их лиц не сходит тень воспоминаний, я не спешу с вопросом.

— Все-таки многое забывается, — произносит Фаина Фоминична.

— Нет, я все хорошо помню, — возражает Татьяна Дмитриевна.

— Знаете, все в юности мечтают, — словно самой себе говорит Вера Дмитриевна. — Мечта и потянула нас на целину. И мечта не обманула. Радостно оглянуться и подытожить: ничего не было напрасно, все было правильно.

— Ну, а что изменилось с тех пор?

Что изменилось? Фаина Фоминична и сейчас работает поваром в детсадике, Вера Дмитриевна теперь уже заместитель главного бухгалтера совхоза. А Татьяна Дмитриевна несколько лет работала трактористкой, потом вышла замуж, появились дети, пришлось заняться другим делом — она почтальон. В совхозе нет ни одного дома, в который она не приносила бы газеты и журналы. Это тоже ее заслуга.

Что еще? На совхозных полях замечательный хлеб. Это те самые поля, которые распахивались в тот незабываемый год.

Г. Королев

ПОЛНОЙ ГОРСТЬЮ

Душа болит…

Деревня Марииновка, будто островок в раскинувшемся степном океане. Это самый южный совхозный поселок Челябинской области. Мимо деревни, извиваясь в узких балочках, торопливо бегут две речушки. Синташта и Берсуат. По длинному бугру стелется дорога. Это уже Казахстан. Над деревней, над речушками, над бескрайней снежной степью, уплывающей за длинный бугор, синее небо. Россыпь золотых звезд. В эти часы городской житель досыпает самые «вкусные» утренние сны. А здесь, в Марииновке, половина деревни уже на ногах. Над домами седые струйки дыма. Тут и там поскрипывают ворота. И на дорогу, идущую к фермам, выходят скотницы, доярки, телятницы. Молодые, крепкие русские девушки. У них короткий зимний день разбит на часы и минуты. И начинается он рано, в пять часов утра. В это время доярки раздают коровам корма…

Под низкими сводами неяркий матовый свет. Тускло блестит цементный пол прохода. Пряный запах пахучего сена, парного молока щекочет ноздри. Идет дойка. Стоит такая тишина, что отчетливо слышно дыхание коров.

— Тишина — это тоже новое, — негромко, шепотом говорит нам невысокая худощавая девушка в темном халате, учетчица Мария Горбунова. — Во время дойки девушки не разговаривают друг с другом. Шум раздражает животных и сдерживается приток молока.

На этой ферме немало нового. Молодые учительницы Марииновской школы Вера Кулешова и Клава Горелова организовали здесь контрольный комсомольский пост. И разгорелась борьба за качество. Теперь кусочек ваты или марли, вставляемый в стаканчик воронки («пятачок», как его называют), самый беспристрастный арбитр. Стоит только доярке плохо промыть ведро, руки, протереть вымя, как все уже знают об этом. Никуда не спрячешь глаза от подруг, если против твоей фамилии прилеплен этот самый «пятачок». И самое страшное то, что такой же график, с такими «пятачками», висит в клубе…

В особой заботе нуждаются десятидневные телочки и бычки. И каждая из учительниц со своим классом берут шефство над ними.

Вера Кулешова и Клава Горелова стали агитаторами. Им помогает завклубом Флюра Галимулина. В обед, вечером, после работы собирают доярок, и загорается живая беседа обо всем, что связано с решениями очередного Пленума.

…Мимо нас идут с ведрами девушки, подоившие своих коров. Некоторые из них подходят к нам, прислушиваются к разговору.

— Сроду из-за марли битва, — возмущенно говорит высокая черноглазая доярка. — Вместо сорока метров дают пятнадцать. Вот и попробуй обойтись! Ведь 1300 килограммов пропускаешь через нее в день-то? Как же не будут попадаться в молоке ворсинки? Она же треплется от частого полоскания.

Девушки шумно атакуют бригадира Александра Аверьянова. Тот чувствует себя неловко, пытается оправдаться:

— Говорил я управляющему.

Это еще больше подливает масла в огонь.

— Мало говорить, добиваться надо! На то ты и бригадир!..

— Беда с ними, — говорит Аверьянов. И он откровенно добавляет: — Да, трудновато еще нам.

У смуглой доярки к переносью упрямо сошлись брови. Она, решив за одним уже высказаться до конца, бросает:

— Ведь до чего дошли! Вил не хватает. Корзин — и тех нет. Силос в подоле носим…

Ее слова бьют, хлещут бригадира. Он мнется, не знает, что сказать. И неожиданно решает:

— Пойду к управляющему.

У Ольги Волковинских брови расходятся, глаза светлеют. Она, еще не остыв, взволнованно и озабоченно говорит:

— Иначе нельзя! Ведь у каждой доярки обязательство. Не выполним, нас