пока он разговаривал со мной. Он так свирепо щелкал себя по ногам, по рукам, по лицу, что я расхохоталась. Услышав мой смех, он умолк и, наверно, притворился, что спит.

IV

Перед восходом меня разбудил кашель дедушки. Я высунула голову и увидела, что он стоит перед чумом. В безоблачном небе над Обью полыхала заря, и река была багровой, словно наполненная раскаленными углями из миллиона костров.

Дедушка стоял перед чумом в яркой ситцевой рубашке, настороженно повернув лицо к реке. В его неподвижных выцветших глазах слабо отражалась заря, которую он не видел. Справа от дедушки зашевелился и поднялся, потягиваясь, Ляты — рослый, сильный пес.

— Ляты, — тихо сказал дедушка и, почувствовав, как пес ткнулся носом в босую ногу, потрепал его по мохнатой спине.

Увидев, что он ласкает Ляты, Пыхтели — капризная и ленивая собака — тоже подобралась к дедушке. Она вертелась рядом и, слабо повизгивая, била его по ногам мягким хвостом.

— Пошла, Пыхтели, — сказал дедушка.

Собаки улеглись, и он снова стоял неподвижно, устремив к реке невидящий взор. Ветерок чуть-чуть шевелил седые волосы дедушки, и мне казалось, что его ноздри вздрагивают от приносимых ветерком запахов. Пахло сыростью, терпковато-пряными цветами белоголовника, холодной золой костра.

Но по тому, как дедушка держал седую голову, я поняла, что он чутко прислушивается. В этот тихий утренний час были слышны все шорохи, все звуки, летящие со всех сторон. Вот в тишине тонко и надсадно звенит одинокий, отбившийся от стаи комар. Вот над головой зашуршала в ветках старая кедровая шишка и гулко шлепнулась о вытоптанную землю. Вот на берегу, в зарослях тальника, закрякала и смолкла утка, а в соседнем чуме кто-то сонно забормотал…

Дедушка жадно слушал. Но я понимала, что все это было не то, что он хотел услышать, не то, что подняло его с постели. Может быть, ему что-нибудь померещилось во сне?

Я прислушалась и вдруг услышала далекие, дребезжащие, как звон разбитого колокола, крики птиц. Мне сразу, стало все ясно. Я быстро надела платье и выскользнула из полога.

Дедушка улыбался, беззвучно шевелил губами, а дребезжащие звуки приближались, нарастали, заглушая все остальные. Это кричали халеи. Еще не видя их, я ясно представляла сейчас эту огромную стаю красивых белых птиц, наполнявших воздух резкими воплями и шелестом крыльев. Там, где-то за кедрами, птицы падают на воду, взлетают, кружатся, снова падают и снова взлетают, образуя над рекой живой белоснежный водоворот.

— Пюрыс-ики, халеи! — взволнованно сказала я.

Он, кажется, не услышал меня.

— Кул![5] — громко закричал он. — Бригадир! Люди! Вставайте! Кул!

Он торопливо, нетвердой походкой слепого зашагал к берегу, вытягивая вперед руки и повторяя:

— Вставайте, вставайте! Кул!

Прошло не больше двух-трех минут, как пробудился весь пууль. Рыбаки выскакивали из чумов и, увидев над рекой халеев, взволнованно кричали хриплыми со сна голосами:

— Кул!

Выходили сонные, но радостно смеющиеся женщины, прижимая к себе детей, и так же громко повторяли:

— Кул!

Пууль наполнился шумом, говором, смехом, плачем встревоженных детей, лаем собак. Все стремились к берегу.

У воды я увидела Кирку. На его лице сияла улыбка. За ночь вода сильно убыла, песок не успел просохнуть, и на нем еще можно было разглядеть вчерашнюю линию воды. Впереди, в двухстах метрах от берега, неясно обозначилась выступившая из реки желтая песчаная коса. Она отделяла центральное течение Оби от протока, у которого рыбаки обосновали свой пууль. А над протоком носился белый ураган. Крики халеев походили теперь на скрежет металла. Поспешно подошедший бригадир что-то кричал на ухо дедушке, и тот так же отвечал ему, приложив к губам ладони.

Я зачарованно смотрела на бешено кружащихся птиц — предвестников рыболовецкой удачи: если над водой много халеев, значит в воде идет много рыбы. Вот одна за другой птицы падают на воду и, отягощенные, взмывают со сверкающей добычей в клювах.

— Кирка! — закричал, склоняясь к сыну, бригадир. — Идем!

Они зашагали к виднеющимся в отдалении неводникам. Оживленный дедушка шел рядом с ними так легко и быстро, что мне вдруг показалось, что он прозрел.

А следом торопились все жители пууля — мужчины, женщины, дети и даже повизгивающие собаки, которым передалось всеобщее возбуждение.

Кирка помог рыбакам столкнуть один из неводников в реку, по-кошачьи прыгнул на корму и бросил на берег пяту — канат от невода. Пятовщик закрепил его на пятном крюке — длинном и толстом древке.

Гребцы взмахнули веслами, и лодка заскользила на середину протока. Рыбаки гребли сильно и быстро. Кирка и один из рыбаков почти в такт ударом весел метр за метром выметывали в реку невод. Большие халеи, распластав крылья, низко проносились над лодкой, и до некоторых можно было бы дотянуться рукой. Но Кирке сейчас было, конечно, не до халеев…

У стремнины бригадир круто повернул лодку по течению. Гребцы налегли на весла. На веселом лице бригадира выступил пот. «Хок, хок», — приговаривал он, погружая в реку свое весло. Гребцы торопились: чем быстрее выбросишь невод, тем больше поймаешь рыбы. Время от времени бригадир громко и протяжно покрикивал пятовщику, подвигающемуся вместе со своим крюком по берегу и регулирующему ход невода:

— Эй, на пяте, ходи, ходи-и, похаживай!..

Наконец неводник повернул к берегу, как раз к тому месту, где из воды высовывалась деревянная решетка огромного подсадка для пойманной рыбы. Навстречу лодке неслись приветственные крики. У посадка собрались уже почти все жители.

Рыбаки сбросили последние витки невода, и, прежде чем лодка с шуршанием вползла на прибрежный песок, двое рыбаков подхватили конечный канат невода и бегом подтянули его к сарайчику с лебедкой. Гулко затрещал электрический движок, и канат начал накручиваться.

Поплавки невода протянулись по реке огромным полукругом. Я видела, как вдалеке напрягается пятовщик, удерживая сносимый течением невод. Время от времени пятовщик выдергивал кол из песка, делал ловкий прыжок, приближаясь к нам, и снова глубоко загонял кол в песок.

Постепенно полукруг поплавков сужался, и вот, наконец, образовался почти замкнутый круг. Движок смолк. Рыбаки быстро выбирают невод. Проходит еще минута, и вода в кругу вдруг начинает рябиться, а затем она кипит, словно над костром, и там и тут показываются рыбьи хвосты, плавники, и целые рыбы в брызгах, в блеске взлетают, извиваясь над водой.

— О-о! А-а! — шумно вздыхает толпа.

И вот поплавки невода почти у самого берега. Взошедшее солнце освещает красными лучами содрогающуюся серебряную массу.

— Центнеров десять! — громко говорит довольный бригадир, смахивая с лица пот. Он во весь рост стоит