Шрифт:
Закладка:
Если мне уже так жаль маленькое существо, хотя я мужчина, почему ей не жаль? Где ее материнский инстинкт? Не успел проснуться? Я не понимаю, как Снежана может переносить ненависть, какую испытывает ко мне, на ребенка. Как вообще смеет даже думать о каком-то аборте?
— Не притворяйся, что тебя нет, Барсег! — вдруг кричит она. — Я слышу, как ты дышишь.
О как закрутила… Слышит она.
— Успокойся, прошу тебя, — отвечаю ей через дверь. — Хватит сходить с ума.
— А ты иди сюда, Барсег. Что ты там прячешься? Иди, иди… — она зовет меня приторно-сладким голосом.
Не реагирую на ее провокации. Мне кристально ясно, что стоит открыть дверь, как она швырнет в меня чем-нибудь тяжелым.
— Хватит портить имущество! — ругаюсь на нее.
— Жалко? — издевается она. — Я тут даже стены обдеру, так и знай!
— Дура! — Уже не могу сдержаться. — Я не о вещах беспокоюсь, а о тебе! Себе хоть не навреди…
— Много ты обо мне думал, когда решил насильно на мне жениться? Иди ты знаешь куда со своей заботой, Барсег!
Новый тяжелый снаряд летит в дверь, с глухим грохотом падает на пол.
Я морщусь. Молча сползаю по стенке, сажусь на корточки.
Когда-то она должна успокоиться, так? Выслушать доводы разума…
Внезапно все затихает.
Снежана прекращает меня оскорблять, швыряться вещами. Просто молчит… Однако это пугает еще больше.
А потом я слышу от нее жалобную просьбу:
— Хоть кормить в этой тюрьме будут? Я есть хочу!
Моя девочка хочет есть.
Это ведь хорошо, да? Это признак того, что она успокаивается?
Я тут же подскакиваю с места, достаю телефон и пишу домработнице: «Цахик, неси ужин».
Домработница непростая, она давно служит в семье. Когда я жил в родном городе, она заботилась о моей квартире.
Вот и теперь я решил воспользоваться ее помощью. Вызвал ее в Москву первым же рейсом, устроил здесь.
Оно будет всяко надежнее, если за Снежаной станет приглядывать та, кому я всецело могу доверять.
Интересно, в этой жизни наступит момент, когда я смогу доверять и Снежане тоже? Ведь она стопроцентно что-то задумала…
***
Снежана
Это просто невыносимо.
Уму непостижимо!
Мы не на Кавказе, между прочим. А даже будь мы там, разве это в порядке вещей похищать людей? Давно не норма, давно противозаконно. Тем более это противозаконно в столице.
Я так зла на этого вероломного психа, что у меня перед глазами красные мушки.
И главное, ничего поделать не могу.
Только и придумала, что попросить еды, в слепой надежде на помощь извне. Может, удастся передать записку через горничную или что-то такое…
А что если Барсег сам принесет еду?
Я уже так отчаялась, что готова взвыть.
Чувствую, как в висках начинает стучать от переизбытка напряжения.
В этот момент я слышу за дверью шаги.
— Добрый вечер, — тянет дородная смуглая женщина в коричневом платье, которая проходит в комнату.
На вид ей лет пятьдесят, а то и больше. На ней красный платок, лицо круглое, доброе. Самое удивительное — она будто бы и не замечает того ужаса, что я натворила в комнате. Лишь невзначай морщится, когда ступает по осколкам, обутая в домашние туфли на черной подошве.
Осколки крошатся под ее ногами, напоминая, сколько всего я разбила о дверь.
— Надо подкрепить силы, Снежана, милая, — обращается она ко мне.
Смотрит ласково, в то же время с неким укором.
И в этот момент я ее узнаю.
— Цахик? Это вы? — Я настолько удивлена, что открываю рот.
— Я, милая, — кивает старая домработница Барсега. — Принесла твои любимые кушанья.
С этими словами она подходит к окну, ставит на стол поднос и манит меня:
— Садись, поешь, да послушай, что тебе скажу…
Она расставляет на столе блюда с салатом, ароматным пловом, чайник и чашку.
Я бросаюсь к ней, цепляюсь за рукав ее свободного платья, прошу жалобно:
— Цахик, помогите мне! Барсег совсем сошел с ума, он меня похитил. Он совершает преступление, держит меня против воли. Вы должны позвонить в полицию! Или просто дайте мне телефон, дайте…
Лицо домработницы резко меняется. Еще недавно такая приветливая, она строго на меня смотрит и отвечает:
— Не дам телефон, не велено.
— Как не велено? — я не верю тому, что слышу. — Вы что, не поняли, что я сейчас сказала? Он похитил меня, он…
— Он зла тебе не желает, — качает она головой. — Ни тебе, ни ребенку твоему.
Я снова не верю своим ушам. Эта женщина раньше казалась мне благоразумной, доброй, отзывчивой. Как она может такое говорить?
— Он меня замуж насильно взять решил! — я трясу перед ней руками. — Вы что, не понимаете, что это ненормально?
— Ненормально вести себя, как ты ведешь, — качает она головой.
Бред. Я как будто в параллельной вселенной, где, оказывается, не Барсег, а я неправа.
— И как же я не так себя веду? — спрашиваю у нее. — Меня в машину запихали, сюда насильно привезли, а я спасибо должна сказать? Или радостно замуж побежать за самодура, которому вожжа под хвост попала?
Цахик кривит губы и отвечает:
— Ты не знаешь его разве, не догадываешься, как надо себя вести с мужчиной? Гонор свой убери да ласково поговори. Сделай, как он просит. Ведь он добра тебе хочет. А то придумала тоже мне — по абортам бегать… Неразумная…
Ты ж посмотри, какие все вокруг добрые, разумные. Одна я злая, неадекватная ведьма.
Положим, по абортам я бегать и не собиралась.
Но какое она имеет право меня в таком упрекать? При всех имеющихся данных на моем месте любая бы задумалась об аборте.
— Это мое тело, и мне решать!
— Правильно Барсег тебя запер. — Она упирает руки в боки.
— Ну так и проваливайте отсюда со своим подносом!
С этими словами я со всей дури пихаю стол в сторону. Посуда звенит, блюдо с салатом съезжает на самый край, пару секунд балансирует и с громким дзиньканьем падает на пол. Помидоры черри разлетаются в разные стороны, а зеленый салат плюхается рядом с тарелкой.
— Что ж ты творишь, глупая! — охает Цахик, прижимая ладони ко рту. — Зачем гробить чужой труд?
Ах, разбитое
