задумка Гурова принесла свои плоды. Художник сел. Пока чай остывал, просто держал посуду и смотрел то в стену, то в пол. Потом принялся пить, заедая чай медом. Гурова удивило то, что, принеся в чужой дом полный пакет сластей, Полонский к ним не притронулся. Он выпил свой чай, съел весь мед и сидел теперь, выскребая ложкой сладкие остатки. Внезапно Лев все понял. И когда это произошло, название фестиваля показалось ему смешным и поверхностным. «Ангел идет домой». Но у него никогда не было дома. Более того, он, детдомовец, понятия не имеет, ни каково это, иметь свой дом, ни как строить отношения или семью. Прикончив и чай Гурова, Аджей задышал ровнее, плечи его опустились. Гуров ждал. То, о чем парнишка хочет рассказать, не сумеет сорваться с языка, если он не будет полностью готов.

— Извини, что я назвал тебя ментом.

— Извинение принято. Ты не первый, мне не двадцать лет, поэтому не бери особенно в голову. И извини, что солгал. Я хотел понять для себя, мог бы ты сделать это или нет.

Невинно прозвучавшие слова повисли посреди маленькой, тускло освещенной комнаты. За окном стоял тот темный час, когда самые отъявленные гуляки уже побеждены сном, и листья на деревьях неподвижны, как неживые. Но даже в такие минуты сложно себе представить, чем человек может настроить против себя другого человека настолько, чтобы оказаться замурованным заживо. Молчание не успело стать вязким, как грязь, когда Аджей произнес, решившись:

— Я их знаю, Лев. Всех троих. И, скажем прямо, если бы я был психом, причины убить их у меня бы были. Мохов водил меня смотреть на трупы. Стоял рядом и не сводил с меня глаз. Казалось, что, если вдохну слишком резко, он меня закует прямо в морге. А от нее, от женщины, была такая вонь… У Мохова была какая-то мазь, белая, он нанес ее себе на ноздри, и вроде запах беспокоил его меньше. Мне не предложил, разумеется. Потом был допрос. Потом он потащил меня в морг снова. И так по кругу. Я… Понятия не имел, что мумии бывают не сразу полностью сухие. В детстве же кажется, что они сразу сухие, без потрохов и в бинтах, на деле все немного иначе.

Гуров пошуршал пакетом, достал оттуда шоколадку, наугад. Надорвал упаковку, привстал из кресла и вложил лакомство Аджею в руки.

— Не погружайся туда снова, Аджей. Это уже прошло и не повторится, обещаю. Завтра я пойду с тобой. И мы, с твоими юристами, не позволим больше Мохову над тобой издеваться. Расскажи мне об этой женщине, пожалуйста. Как ее зовут, кем она была?

Полонский кивнул благодарно, откусил шоколадку. Поерзал, устраиваясь удобнее, откинулся на спинку дивана. Посмотрел Гурову в глаза, будто впервые. Будто не было снисходительного благотворителя в пропахшей отчаянием квартирке Максимовых или блистательно самоуверенного стримера, красавца, любимца русского и европейского интернета. Полонский начал рассказывать, а Гуров, подумав, достал из пакета бутылку йогурта.

Коростылева Альбина Никитична была полной уже тогда, когда маленький Аджей увидел ее в первый раз. Воспитанник детского дома имени Шульженко понял, что с новой воспитательницей мира не будет, в тот момент, когда она заявила, что звать его именем, указанным в документах, — много чести, и самовольно перекрестила в Андрея. Но имя было меньшим из бед.

Детей помещают в детские дома, не имея цели сделать их счастливыми. И работать туда идут люди редкой специфики, потому что не каждый сумеет изо дня в день смотреть на чужое одиночество, вслушиваться в постоянный, въевшийся в беленые стены, безмолвный крик о помощи. И задерживаются в детских домах или люди с очень большим сердцем, или не имеющие его вовсе. Альбина Никитична стала старшим воспитателем, а после и директором заведения, за неполных четыре года. Была она женщиной тучной, некрасивой и, по всей видимости, никого никогда не любила. Судя по тому, что муж ее «сбежал с молоденькой и хорошенькой», о чем, не таясь, говорили при детях няни и уборщицы, мир разуверить Альбину Никитичну в том, что он прогнил насквозь, не спешил. Может, поэтому, а может, нет, но женщина испытывала жгучую неприязнь к тем, кто требовал сочувствия, начиная от детей и заканчивая мышатами и птенцами, которых воспитанники находили во время прогулок. Но более всего ненавидела эта глубоко несчастная женщина красоту. Ничего из ряда вон выходящего о ежедневном быте сирот Аджей не рассказал. Плохо кормили, лишали сна особенно активных, чтобы не было сил на проказы. Били тонкой, гибкой деревянной линейкой по ногам, спине и шее. Но все это бледнело в его воспоминаниях на фоне попыток директрисы втолковать маленькому, упрямому Аджею, что он никто и ничто. Всем на свете обязан государству и ей лично, и ни спесь, ни смазливая мордашка ему не помогут. Уж она-то видит таких, как он, насквозь. И ничего, кроме панели либо вульгарного паразитизма, его в жизни не ждет. Разговоры эти успокаивали Альбину Никитичну, проливались целебным бальзамом на какие-то глубокие, неизвестные парнишке-сироте душевные раны. Оттого повторялись с завидной регулярностью и длились часами. Аджей терпел и лишь наблюдал за тем, как менее смышленых, талантливых и точно не таких красивых, как он, мальчиков и девочек разбирают по семьям, увозят в больших машинах с разноцветными шарами, привязанными за длинные белые нити к блестящим ручкам. Он понял, что потенциальные усыновители просто не знают о нем и не узнают никогда. Так Аджей перестал надеяться.

Вторым трупом оказался Микоян Гагик. При жизни Гагик был лишь немногим старше Аджея и мечтал сделать карьеру на поприще журналистики. В ту пору Аджей уже вырвался из-под власти Сифонова, покинул родину и занялся построением карьеры. Накопленных денег, естественно, не хватало, и известность была нужна Полонскому быстро, ибо ничто, кроме известности в кругах художников без академического образования, не могло взвинтить цены на его работы до желаемого уровня.

— Кажется, я понимаю… Это ты о том периоде тусовок до утра и героинового шика? — Гуров улыбался. Он давно покончил со своим йогуртом и, расслабившись теперь в кресле, вслушивался в слова неожиданной исповеди. Аджей сидел, скрестив ноги по-турецки, и с величайшим вниманием рассматривал, кажется, свои носки. Услышав вопрос, усмехнулся и чуть сильнее ссутулился, но продолжил:

— Я был молод, Лев, и мне были нужны деньги. Становиться ангелом и сеять добро на публику можно только после того, как та самая публика заинтересовалась тобой и твоей жизнью. В мире полно хороших людей. Вот только на этих тихих доброхотов всем плевать. А люди