После этого я объявил, что беру небольшой отпуск. Я настоятельно посоветовал семействам Браун, Фоули и Кенни во время моего отсутствия обращаться к замечательному молодому доктору Уайту. Ну конечно, я ничего не имею против, – что наша жизнь, если не один сплошной компромисс? А этот молодой человек – специалист исключительно высокой квалификации. Он прекрасно за ними присмотрит.

Потом я сунул в багажник клюшки для гольфа и проехал полторы сотни миль до тихой и уютной гостиницы у моря. Достойные партнеры нашлись легко, и я проходил по восемнадцать лунок в день.

Каждый вечер я играл в бридж в холле гостиницы, а каждое утро за завтраком, потягивая вторую чашку чая, просматривал газетные некрологи.

Сначала я прочитал о кончине старика Фоули, потом миссис Кенни и, наконец, мистера Брауна. Спешно попрощавшись с новыми приятелями по гольфу и бриджу, я сел в машину и направился прямиком домой, в Дун.

Я нанес визиты скорбящим родственникам, покачивая головой в недоумении от скоропостижности их утрат. Говорил, что не могу поверить в случившееся: когда я уезжал, старик Фоули находился в отличной форме и был полон жизни, так же как и миссис Кенни с мистером Брауном. Какая же грустная ирония в том, что они умерли именно тогда, когда меня, знавшего их почти всю жизнь, не было в городе. Потом я снова покачивал своей увенчанной сединами мудрой головой и говорил, что случившееся – сплошная загадка.

Много времени не потребовалось. На самом деле все случилось куда быстрее, чем я рассчитывал. Пошли пересуды.

Поговаривали, мол, очень странно это, что три совершенно здоровых человека умерли аккурат в те десять дней, когда доктор Дермот был в отпуске. И что не стоит торопиться и хвататься за все новое, отказываясь от проверенного временем. От того, кто знает местных всю жизнь: и детьми и стариками, и в болезни и в здравии. Мало-помалу ко мне стали возвращаться пациенты, даже те, кто просил передать свои медицинские карты мистеру Уайту. Некоторых раздражала скупость моих записей, их не устраивало то, что я все хранил в голове. Как «Отче наш» помнил, кто из детей переболел свинкой, а кто корью. И мне были не нужны ни компьютеры, ни бумажные копии.

В разговорах с вернувшимися я вел себя крайне великодушно. На моем лице не отражалось ни намека на обиду, ни тени укора. Все с таким облегчением поняли, что я приму их обратно, что хотели публично заклеймить доктора Уайта. Но я и тут проявил благородство. Сказал, что не хочу слышать ни одного дурного слова про мальчика. Я называл его мальчиком и снисходительно улыбался в его адрес, говорил, что он еще очень молод и потому должен где-то ошибаться. Мое великодушие всех восхищало.

Перед отъездом из города он зашел ко мне. Я имею в виду доктора Уайта. Дань вежливости, пояснил он. Хотел сообщить, что переезжает. Я уже знал об этом, но сделал вид, что удивлен. Пожелал ему успехов и сказал, что мне жаль терять коллегу.

– Подыщете себе что-нибудь более подходящее, – успокоил я.

– Совершенно в этом уверен, – ответил он.

– Вы не лишены обходительности, а это самое главное, – любезно прибавил я.

– Уж не самое главное точно, Дермот, – возразил он.

Меня его фамильярность, как всегда, покоробила, но не думаю, что он это заметил. Я предложил ему выпить, но он отказался.

– Это лишь передышка, Дермот, как ни крути. Примете от меня кое-какой совет на прощание?

Я решил подыграть ему и сказал, что приму. В конце концов, я выжил его из города. Мог позволить себе такую любезность.

– Когда в город приедет следующий молодой человек, отнеситесь к нему как к напарнику, продайте этот дом, арендуйте кабинет у Честера в клинике, начните работать на полставке, женитесь на Ханне Харти и живите с ней в ее большом доме. Лучше так, чем разбираться с иском о врачебной ошибке или с одним из старых друзей, решивших, что вы проявили халатность.

Потом этот наглый щенок встал и вышел, не оглядываясь.

Я немного подумал о том, что он сказал. Ничего стоящего внимания в его словах не было. Совсем ничего. И что это за клиника Честера, о которой он там лепетал? Честер организует что-то вроде медицинского центра, нелепое заведение с дорогостоящей аппаратурой, где люди будут попусту тратить время и деньги. Там планируются даже кабинеты ароматерапии и подобной эзотерической чепухи. И надо же ему было выбрать столь неудачный момент! Ведь скоро как раз появится новая дорога, по которой больных начнут возить отсюда прямо в Россмор. Проект обречен на провал еще до запуска. Мне не о чем беспокоиться.

Народ у нас к мечтаниям не склонен и ни за что не купится на весь этот бред, устроенный в память о Дэнни О’Ниле, неудачнике, о котором все уже и думать забыли. Но что кристально ясно и гораздо более существенно, так это то, что мое имя явно связывают с глупышкой Ханной Харти. Такое надо пресекать на корню. Она должна завтра как-то мудрено приготовить для меня лосося в тесте. Позвоню-ка ей прямо сейчас и скажу, что занят.

Все идет как нельзя лучше. Лишние сложности ни к чему.

Часть вторая

План Честера

Я всегда обещал своему дедушке-ирландцу Дэнни О’Нилу, что съезжу в Ирландию, но при его жизни это сделать не удалось. Он любил рассказывать мне о своем доме в Дуне, местечке в нескольких милях от Россмора. И об огромном Боярышниковом лесе, и о святом источнике в нем, у которого происходили чудеса. Но по тем или иным причинам мне так и не удалось съездить в Ирландию, пока он был жив. Приходилось думать о другом: например, как выучиться и заработать на жизнь.

Отец же мой, Марк Ковач, был поляком и работал плотником, однако из-за туберкулеза имел слабое здоровье, и мне, как старшему, приходилось содержать семью. Я неоднократно говорил матери, что жизнь была бы чуточку легче, не реши они с отцом завести девятерых детей. Но она только смеялась и спрашивала, кого именно я бы отправил обратно? Мы много трудились, хорошо учились и начинали работать, едва рост позволял расставлять товары на полках в супермаркете или собирать картон и складывать его в аккуратные стопки.

Мне повезло: я познакомился с одним парнем из банка и получил деньги на открытие собственной фирмы по оказанию услуг строительного подряда – я смог обеспечить работой всех братьев и сестер, а имя отца вынести в название