Фролов и Сережа стояли в очереди к прилавку. Очередь двигалась медленно, а Сережа, как назло, приставал с вопросами, и деться от него было некуда. Фролов вытянул шею и посмотрел вперед очереди.

— Спал плохо. А так все нормально.

Сережа понизил голос:

— Это из-за похорон?

— Дел много. Девять дней на носу.

— Я так и понял… А ты дружил с тестем?

— Не особенно.

— Вчера Ваня приходил. Он тоже убитый, путался в словах, еле соображал… Я его домой отпустил. Это занятие считать не будем.

Фролову стало неудобно.

— Деньги я тебе возмещу.

— Ты чего? Не надо никаких денег. Ты бы просто поговорил с ним. Парню трудно.

Фролов понятия не имел, о чем именно нужно поговорить, но, чтобы Сережа отстал, согласился:

— Ладно.

Очередь продвинулась вперед на два шажка.

— Заглянешь в выходные? — спросил Сережа.

Фролова окатило страхом. Он даже оглянулся — не подслушивает ли кто. Потом тихо попросил:

— Давай не здесь.

Они еще постояли. В начале очереди произошло радостное оживление: выяснилось, что сегодня дают не только колбасу, а еще и вологодское масло. Очередь разделилась на два потока. Сережа отправился к маслу, Фролов — к колбасе.

В одиночестве Фролову стало легче; он стоял среди чужих тел, устремив бессмысленный взгляд в пространство, ничем не занимаясь и ничего не видя. Он думал о разводе, и сердце сжималось от страха. Нужно быть осмотрительнее. Не позволять себе лишнего. Нужно отговорить Лену от глупой затеи и самому не высовываться. Тогда, может быть, пронесет.

Выстояв очередь в отдел и в кассу, Фролов забрал колбасу и вышел на улицу. За дверьми гастронома чуть поодаль от хвоста очереди стоял Сережа и ждал его, сунув руки в карманы.

— Держи, вот твое масло. Я еще молока купил. Так, на всякий.

— Спасибо, — сказал Фролов.

Они шли по скверу, нахохлившись от холода. Фролов заметил, что изо рта Сережи вырываются облачка белого пара, и в душе удивился: значит, уже минус. А еще недавно кончалось лето, солнце пекло спину, потом вдруг разразилось золото осени, и была дача, и чай на кухне, и электрички, и сладкий запах ранеток.

— Я вообще с тобой поговорить хотел. Это насчет Вани. Вчера еще кое-что стряслось… В общем, Ваня больше не хочет учить английский. Говорит, все-таки собрался поступать на радиотехника. Мы все обсудили, и я не стал отговаривать. Раз уж все решено, ему надо математику и физику подтягивать, а английский — дело десятое. Он парень умный, не пропадет. Самое главное — он уже сейчас знает, чего хочет.

Эта новость вырвала Фролова из размышлений.

— Это Ваня-то знает? — перебил он с излишней резкостью.

— Ну, мне так показалось…

— Вот именно — показалось. А что он тебе наплел — что останется здесь или поедет в Ленинград?

Сережа смутился и нервно почесал нос.

— Вроде здесь хочет остаться.

От раздражения у Фролова даже зубы заныли. Его задело даже не то, что Сережа высказывает такие предположения, а то, что Ваня предпочел обсудить это с чужим человеком, а не с отцом. Стало быть, вчера сын вернулся домой, уже поговорив с Сережей и отменив занятие. А дома и слова не сказал.

— Вов, так ты не обидишься? Я же обещал, что помогу Ване поступить в институт. А теперь получается, что толку от меня как с козла молока.

— Да брось ты. Слушай его больше. Я сказал, что он поедет в Ленинград — значит, поедет.

— А зачем ты вообще гонишь его в Ленинград?

— Ты еще спроси, почему небо голубое и трава зеленая.

Они подошли к остановке. Сережа глядел на Фролова со странным выражением: то ли горечи, то ли сочувствия, будто Фролов был чем-то болен.

— Ты меня прости, я опять лезу не в свое дело… но, честное слово, Вова, у тебя отличный парень растет, с головой на плечах и силой воли — неужели ты думаешь, что он не найдет себе места здесь? Да его с руками оторвут, вот увидишь.

Фролов проигнорировал вопрос — благо, в эту минуту подъехал трамвай, избавив от необходимости изобретать убедительные объяснения. Сережа пожал ему руку — это был их способ дотронуться друг до друга на людях. В этот раз даже этот невинный жест напугал Фролова, и он быстро отдернул руку.

— Ладно. Поеду.

— Вов, если я могу чем-то помочь…

— Нет, не бери в голову.

— Точно?

Фролов, не отвечая, запрыгнул в трамвай в последнюю секунду, и дверь закрылась за его спиной. Он хотел бы сохранить самообладание и быть с Сережей полюбезнее, но день ото дня хорошие новости убавлялись, и держать себя в руках оказывалось все сложнее.

За день до поминок тестя, в четверг, Фролов сходил на родительское собрание. Сидел, томясь, на задней парте и целый час выслушивал новости класса. Первые полчаса распекали хулиганов. Затем взял слово завуч — нервный и недобрый фронтовик с блестящей лысиной на затылке. Его громкий голос выдавал давнюю контузию. Завуч гаркнул, что в этом году на золотую медаль идут десять учеников с параллели, а на весь выпуск школы из министерства спустили только семь медалей.

— Запомните, товарищи! Как минимум три медалиста останутся без медалей. Все будет зависеть от сочинения. А я напоминаю, что в прошлом году у Петровского сняли медаль за то, что он недостаточно раскрыл революционную роль Ленина. Не приходите потом жаловаться, я вас предупредил!

Родители возмущенно загомонили. Фролов молча ерзал на последней парте. Он надеялся услышать что-нибудь ценное о Ване, но Ваня был недостаточно хулиганистым хорошистом. Ему светила только серебряная медаль, и то если повезет.

После собрания Фролов подошел к классной руководительнице. Она рассеянно уточнила:

— Вы чей-то папа?

Фролов уже лет десять ходил на родительские собрания, а она обращалась к нему так, будто он явился в школу впервые.

— Вани Фролова.

— Ах да… И что с ним?

— Как