Отточенное лезвие ударяет в самое сердце, и тут меня пробивает на слёзы. Я закрываю лицо руками и вою, как подстреленный волк. Вся грязь, что копилась во мне эти месяцы, пошла горлом. Назревший абсцесс лопнул и выпустил гной. Как во сне я чувствую, что Лекс прижимает меня к себе. Мне страшно, но отталкивать его не хочется.

— Что произошло, Нетти? — спрашивает он, но я уверена, что неясности не осталось.

Неожиданно я понимаю, что мне не страшно. И не стыдно. Я выкладываю всё, едва сдерживая всхлипы. От первой и до последней строчки. Мои плечи ходят ходуном, и Лекс не выпускает меня из объятий. Солнечная дымка затапливает нас, укутывая золотистым покрывалом. Блики превращают слёзы на моих ресницах в бриллианты.

— Ты должна идти в полицию, — говорит Лекс, дослушав.

— И? Ч-ч-чтобы д-досталось П-пегги?

— Его возьмут под стражу, и…

— Ч-что «и»?! — выхожу из себя и, наконец, отталкиваю Лекса. — М-мою информацию б-б-будут п-проверять, а п-пока ничего н-не будет д-доказано, он в-в-возьмётся за П-пегги!

— Так ведь не может продолжаться, Нетти, — Лекс краснеет и отстраняется. — Ты сама понимаешь это. Расскажи хотя бы госпоже Ниядо. Или школьному психологу.

— Они, — я снова захлёбываюсь рыданиями, — они же сразу п-пойдут в п-полицию!

— Нетти, ты должна!

— Н-н-нет! — я сбрасываю со стола сумку. Она хлопается о пол, подняв в воздух столб золотистых пылинок. — Т-так я и з-знала, что т-ты н-ничем п-помочь не сможешь!

— Что же я должен сделать, Нетти?! — кричит Лекс в ответ. Голос его срывается. — Покрывать твоего очередного отчима-педофила, несмотря на совершённые им злодеяния, и вытирать твои слёзы?! Кто знает, сколько у него таких было?! Лучшее, что я могу для тебя сделать — пойти в полицию вместе с тобой!

— Т-ты н-никому н-не расскажешь!

— Нетти!

— П-поклянись, — цежу я сквозь зубы. — Т-ты не обмолвишься об этом, ч-что бы н-ни с-случилось.

— Предлагаешь смотреть, как он медленно тебя убивает?! — Лекс ударяет кулаком по столу.

— У н-нас с т-тобой н-нет выбора.

— Выбор есть всегда! — орёт Лекс. — Всегда!

— Н-не скажешь, — повторяю я, глотая слёзы. — П-поклянись, п-прошу…

Лекс сжимает губы, и щёки его наливаются багрянцем. В ярости схватив свою сумку, он несётся к двери и удаляется, громко её захлопнув. Я остаюсь одна со своими слезами, под коростой болезненных воспоминаний.

Ларсон снова приходит этой ночью. Пока он издевается надо мной, до моих ушей доносятся шаги матери. Она топает по коридору, включает на кухне воду, гремит стаканами… Нет сомнений, что она слышит всё. Только не приходит на помощь, даже не думает. Делает вид, словно ничего необычного не происходит.

— Ненавижу! — кричу я во весь голос. Мне хочется, чтобы мать услышала меня. — Ненавижу! С-с-сдохните!

В голову тут же прилетает затрещина. Ударяюсь затылком о спинку кровати. Кажется, что позвоночник превратился в ломанный зигзаг. В висках звенит, а перед глазами пляшут искры. Но есть и плюсы: Ларсон слазает с меня. Пусть лучше бьёт, чем насилует.

Пусть лучше сдохнет, чем бьёт.

На следующий день госпожа Ниядо оставляет меня после уроков. И то, что она говорит, окончательно убивает во мне веру в людскую порядочность.

— Почему ты не рассказала мне? — говорит учительница. В уголках её глаз блестят слёзы. — Мы быстро решили бы этот вопрос.

— Л-лекс? — я приподнимаю бровь. — Эт-то он в-вам сказал?!

Госпожа Ниядо кивает, и последние надежды лопаются. Я переполнена битым стеклом.

— Сейчас мы пойдём в полицию, Нетти, — спокойно говорит господа Ниядо, но я замечаю, как трясутся её руки. Она в шоке. — Заберём твою сестрёнку из сада и пойдём.

Я опускаю глаза и вздыхаю. Лицо горит, как обветренное. Вот и пришёл конец моего ада. Скоро всё останется в прошлом: воспоминания сгниют в голове, как прелые листья, а Ларсон будет казнён. Но только в случае, если всё сложится хорошо. Законы и чёртова презумпция невиновности заставляют полицейских не верить заявителям на слово.

А это значит, что когда Ларсон узнает, я перейду на новый круг ада. И, возможно, со мной будет Пегги.

— Н-нет! — страх перевешивает и выплёскивается наружу, заставляя мышцы наливаться воском. Но ещё сильнее непреодолимый стыд, словно это я виновата в произошедшем. — Н-никогда…

— Можете пожить у меня, пока всё не решится.

— Н-нет!

— Ты не хочешь наказать его?! — госпожа Ниядо встаёт со своего места и возмущённо вскидывает руки в потолок. — Хочешь, чтобы он продолжал?!

— Это м-мои п-проблемы, — выплёвываю я. Да, я хочу помощи. Но не принудительной. И не той, что подвергает меня и мою сестрёнку опасности. Какая-то часть меня, которой я даже не могу дать название, громко протестует. И я верю ей больше, чем учительнице.

— Это не обсуждается, Нетти, — отрезает госпожа Ниядо, приближаясь ко мне. — Сейчас мы идём в полицию. Если ты не пойдёшь, я отведу тебя силой.

Она тянет ко мне руки, словно собираясь обнять. Милая, добрая и понимающая госпожа Ниядо. Но как же я ненавижу её в этот момент!

Я срываюсь с места и пролетаю между рядами, сбивая стулья. Ноги выносят меня в распахнутую дверь. Мутноватый свет коридора обжигает лицо сквозь плёнку слёз. Туфли скользят на выдраенном мраморе пола. Потеряв равновесие и едва не вписавшись в колонну, я оборачиваюсь. Госпожа Ниядо бежит следом за мной, цокая каблуками.

Я расталкиваю толпу младшеклассников и вылетаю во двор. Не оглядываясь, сворачиваю за угол, рассекаю густой кустарник и ныряю в дырку между прутьями забора. Несусь извитыми тропками, дворами, аллеями. Я почти не чувствую усталости и удушья. Лишь когда я добегаю до супермаркета и сливаюсь с толпой, позволяю себе остановиться и перевести дыхание. В груди отчаянно колет. Сердце колотится так, что, кажется, вот-вот поломает рёбра.

Госпожа Ниядо давно перестала преследовать меня. Её ресурсов просто не хватило бы, чтобы бежать так долго. Но я всё равно поглядываю на автоматические стеклянные двери, ожидая, что она войдёт в своём неизменном зелёном пальто.

Толпа втискивает меня между цветными прилавками. Сочный виноград свешивает кисти из деревянного ящика. Яблоки переливаются восковым блеском: так и хочется надкусить! Глядя на румяные яблочные бока, вспоминаю сказку о Белоснежке. Как хотелось бы преподнести ядовитое яблочко дорогому недоотчиму! А если не будет есть его — запихать прямо в глотку, чтобы подавился.

Я сную между рядами. Какой-то мужчина, обходя меня, касается моей спины. Вдоль позвоночника натягивается струна. Едва не взрываюсь от отвращения и ужаса. Каждый мужчина теперь напоминает мне о Ларсоне. И, возможно, будет напоминать до скончания моих дней. В одном я уверена точно: у меня не будет больше отношений с мужчинами.