– Мне отсюда не улизнуть, – буркнул Илар. – Я здесь родился. Тут мой дом.

Илар развернулся и пошёл прочь. В груди всё закипало, и если бы он остался хотя бы ненадолго, точно бросился бы на Лыко – так невыносимо раздражала его ухмылка с щербинами между зубов.

Его кто-то окликнул по пути, но Илар почти бежал не разбирая дороги. Если бы не нужда, он бы ни за что не согласился смотреть, как грабят тех, с кем он бок о бок прожил всю жизнь. А ведь скоро и до их двора дойдут…

Река блестела впереди чёрно-серебристыми искрами, сверкала в сумерках – где-то за облаками солнце клонилось книзу, подсвечивая облака неясно-розовым, и на ветру шумели травы – шептались зловеще о чём-то своём.

Сбросив одежду, Илар ринулся вниз по берегу. Вечерний ветер обдал тело колючим холодом, от реки потянуло сыростью и тиной. Зажмурившись, вбежал в воду и, не дав себе опомниться, нырнул с головой. Дыхание перехватило, в груди стало тесно, будто сердце разбухло, как дрожжевой калач, лодыжки свело холодом, и прежде чем не выдержать и глотнуть воды, Илар вытолкнул себя на поверхность.

Он с хрипом втянул в себя воздух и открыл глаза. Вода стекала по лицу, заливалась в уши, течение пыталось сбить с ног, а впереди меркло последнее зарево заката – розовое, как лепестки шиповника. Илар кашлянул. Голову заполнила блаженная пустота: хоть на минуту забыть об обходе.

Рядом с шумом что-то бултыхнулось в воду, и скоро на поверхности появилась голова Лыка. Отфыркавшись, чародей провёл ладонью по лицу, убирая мокрые волосы со лба и воду с ресниц. Его губы растянулись в привычной едкой ухмылке.

– А я думаю, куда ты дёру дал. Знаешь, что мне показалось, а?

У Илара не было ни малейшего желания разговаривать с Лыком. Он подгрёб ближе к берегу, но, чтобы отвязаться, буркнул:

– Что?

– Что ты побежал жаловаться к старосте. Всё стоял, губы дул, как девица обиженная. Не нра-авилось тебе, да?

– Кому ж понравится людей честных грабить.

Лыко лающе хохотнул и ударил рукой по речной поверхности. Брызнуло Илару в глаза.

– Да разве грабить? Это ты, малец, ещё грабежей не видел. Привык жить в достатке, жизни не нюхал. То не грабёж, то плата. На торгу бывал? Что, там тебя грабили? Не-ет, сам монеты отсыпал.

Илар, не отвечая, двинулся к берегу. Щиколотки тронула скользкая тина, по коже мазнула мелкая рыбёшка – холодным вертлявым тельцем, будто кто-то пальцем пощекотал.

– Чего молчишь, парень? Эй! Где твой бравый дух? Обещал ведь меня с коня скинуть, когда одни будем. – Лыко не отставал, тоже погрёб следом, к берегу. Илар выругался сквозь зубы, подобрал рубаху и стал вытирать мокрое лицо и волосы. – Вот он я, и никого нет вокруг. Что, передумал драться? Только перед девками красоваться горазд?

– Уймись. – Илар с трудом натянул штаны на мокрое тело и тряхнул головой. – Будет за что – выбью щербатые зубы, и моргнуть не успеешь.

– Ах. Значит, на попятную? – Лыко тоже вышел на берег и, продолжая ухмыляться, подошёл ближе, бесстыдно разглядывая шею Илара. – Быстро заросло, как на собаке.

Лыко мерзко прищёлкнул губами, проводя большим пальцем у своей шеи. Илар до последнего пытался сделать вид, что не замечает его, но теперь в висках жарко застучала кровь. Развернувшись, Илар ударил чародея кулаком в челюсть. Голова Лыка мотнулась в сторону, тело качнулось, он переступил ногами по скользкому берегу и не удержался, упал на одно колено. Сплюнул кровавый сгусток, а потом, пощупав щеку, и выбитый зуб. Держась за лицо, поднялся на ноги и зыркнул бешеными глазами.

– Ах ты сучёныш…

– Ты же любишь говорить про расплаты. – Илар тоже сплюнул на землю, но от омерзения. – Вот, держи свою.

Он развернулся и пошёл обратно, ожидая, что в любой момент Лыко бросится на него со спины. Но сзади всё было тихо, никто его не догонял и не окликал, и от этого становилось даже жутче.

* * *

Большой чародейский терем называли ратницей – Мавна услышала это слово от тоненькой черноволосой девушки, которая проводила её, усадила за стол и вскоре принесла миску с горячей кашей, приправленной грибами.

Мавна охнула, попробовав первую ложку: так приятно было съесть горячее, и не суп Смородника, а что-то привычное и знакомое. Но уют и тепло не погасили в ней бдительности: всё равно хмуро озиралась по сторонам, чтобы не пропустить ничего важного.

В середине общего зала было сдвинуто множество столов, так, что они казались одним огромным столом, сделанным из цельного ствола – такого большого, что это дерево могло бы накрыть собой сразу несколько домов в Сонных Топях. Как только Мавну привели и усадили, в зал ворвались суетливые юнцы – те самые, которые дрались на палках во дворе. Они заняли дальний конец стола и время от времени кидали на Мавну любопытные взгляды.

Мавна взяла миску в руки, накрыла ломтём хлеба и постаралась незаметно выйти наружу – через несколько минут ей стало казаться, что взгляды чародеев становятся плотными, осязаемыми, обволакивают и душат, как тяжёлое покрывало, которым накрываешься с головой.

Свободно вздохнула она только на крыльце. Древесина нагрелась на солнце и пахла терпко-смолисто, стволы сосен пылали ярко-рыжим и терялись где-то в вышине. Мавна стряхнула хвоинки и села на край нижней ступеньки.

На земле, поджав под себя ноги, сидел Смородник с такой же миской, только уже пустой. Мавна хмыкнула себе под нос:

– Внутрь не зайдёшь?

Смородник обернулся и нахмурился:

– Теперь ты будешь надо мной насмехаться?

Мавна пожала плечами и положила в рот ещё каши:

– Да нет. Просто спросила.

Смородник повозил куском хлеба по миске, собирая остатки грибной подливки.

– Никто меня не пустит.

Мавна с трудом расслышала, что он говорит, – так тихо прозвучало, будто Смородник разговаривал с миской.

– Я бы тоже тебя не пустила. Ты не умеешь общаться с людьми.

Смородник пересел так, чтобы видеть Мавну, не оборачиваясь. Мавне стало неуютно под его острым взглядом: в чёрных глазах нельзя было различить зрачков, да ещё и этот белый проблеск – будто начинали расти бельма, как у Матушки Сенницы. Лицо у него было худое и резкое, неприветливое, с острыми скулами и крупным носом. Мавна уткнулась в миску, чтобы он подумал, что она очень занята пищей. Вдруг ляпнула что-то не то? Конечно, она сказала чистую правду, но не хотелось бы иметь врага-чародея. Пусть лучше они расстанутся