По висячим мостам, сооружённым из сетей и связок валежника, мы переходим глубокие ручьи. Негры освещают путь пучками подожжённой травы. Южный Крест приближается к нам как перекошенный горбатый путник.

Наконец в преддверии полуночи прибываем в деревню, хижины которой соединены полукруглыми стенами, – это защита от диких зверей, и вход в деревню найти не так легко. Несколько носильщиков оказались тут раньше нас, отыскали старосту и теперь сидят у костра, разведённого у него во дворе. Сколько же хижин, амбаров и заборов надо было миновать, сколько дворов пересечь, чтобы добраться до двора старосты деревни, которая ничем не отличается от других! Остальные носильщики, едва достигнув цели, сбрасывают поклажу и бродят по двору. Молчат, словно воды в рот набрали! Я тоже прислоняюсь к стене хижины в ожидании старосты.

Хижины с едва ли полуметровой высоты входными проёмами подсвечены изнутри очагами. Женщины, у которых и в этот час всё ещё много дел, юркают внутрь и выбираются наружу на четвереньках; их тяжёлые груди свисают вниз подобно виноградным гроздьям. Выходя в ночь, высокие, стройные и нагие, с бритыми черепами, они ничем не отличаются от юношей или девочек-подростков. Староста выделяет нам две большие тростниковые койки, курицу, два чана переперчённого пива и задаёт множество вежливых вопросов о здоровье наших детей, собак, скота и т. д. Постели разворачиваются прямо посреди двора, под самым куполом небесным. Никогда ещё в своей жизни я не видел такого обилия звёзд. Это совсем иные, непривычные созвездия, и я не мог бы сказать, как называется та или иная звезда.

Повар разводит огонь и готовит футу из курицы и проса, без особой надобности вскрывая множество консервных банок. Нужно, чтобы наши негры-носильщики как следует подкрепились. Большинство из них уже спит. Остальные лежат мирно, глядят в пустоту, грустя оттого, что придётся идти дальше. Четырнадцать молодых хозяек в четырнадцати хижинах готовят для них порции просяного кускуса.

Вокруг нас в дальних дворах непрестанно перемещаются тени самых странных очертаний. Здесь тепло, из саванны доносится аромат цикламена, который цветёт в лесах Европы и продаётся на парижских бульварах. Я осознаю, насколько особенна эта ночь в моей жизни. Если бы не ужасная жажда, терзающая меня целыми днями, жизнь была бы похожа на сказку. Мы едим превосходный футу с курицей, рисом и пшеном, приправленный острым соусом. Какое же это удовольствие – заночевать на ложе под открытым небом!

Вскоре одна за другой во двор выходят женщины, у них на головах калабасы с ужином для наших негров. Руки воздеты ввысь, груди переливаются в звёздном свете, и кажется, что обнажённые тела состоят из какой-то иной материи, не той, из которой обычно состоит человеческое тело. Это выглядит пугающе, но прекрасно.

Негры так устали, что им не до еды. Они отказываются даже встать, хотя обычно довольно жадно накидываются на пищу. Н. полагает, что они просто намерены отказаться от ужина, потому что если они начнут есть, это станет их молчаливым согласием на продолжение пути. Поэтому он начинает на них орать. Впервые хочу, чтобы его крик их напугал: нельзя допустить, чтобы они не поели, даже если они оставят нас здесь! Им трудно совладать с собой, и они медленно, один за другим, встают, чтобы поесть.

Как бы ни огорчались все наши переводчики, повара и бои, которые обычно доедают за нами остатки (излишки), я отдаю носильщикам оба чана пива, столь едкого, что даже Н. оно не по вкусу. Негры, между прочим, ужасно ленивы и мало думают о еде, они не привыкли к регулярному питанию. Семья редко собирается, чтобы поесть, и даже шестилетние дети, проголодавшись, вылавливают в тине рыбок, пожирая их живьём, охотятся на полёвок и жарят их на костре, не очищая от кожи и не потроша (я сам видел, как мой бой подобрал дохлую крысу, чтобы потом её съесть); они едят лягушек, змей, муравьёв и даже землю с кисловатым или солоноватым привкусом.

Съев то, что им дали, негры опять валятся на землю и засыпают. Женщины, пришедшие забрать калабасы, проходят, вслепую перешагивая спящих, так близко от нас, что мы, даже не приподнимаясь, можем потрогать их тела, гладкие и упругие, источающие пряный запах тропических сухофруктов. На какое-то мгновение женщины покорно застывают над нами, не исторгая ни звука и застя нам звёздное небо. Даже если кто-нибудь это и видит, опасности в том нет никакой: никого из созерцателей это не удивит и не рассердит. Да и наверняка негры-крестьяне, не менее любопытные, чем звери саванны, наблюдают за нами из мрака.

Наконец всё стихло, все спят, кроме меня и моего белого спутника. Староста ушёл не простившись, чтобы нас не беспокоить, а мы с Н. лежим посреди двора, скорее, под звёздами, чем на земле, не прерывая беседы.

Часа в два Н. говорит, что пора двигаться дальше. Приходится сначала будить переводчиков и поваров, чтобы они собрали вещи в дорогу, потом всеми силами поднимать носильщиков. Н. мечется от одного к другому, кричит на них, бьёт дубинкой – но не сильно, скорее, для острастки. Я склоняюсь к тому, чтобы всё же остаться до утра, но Н. считает, что назавтра он уже не сможет поднять носильщиков в путь, а новых мы здесь не найдём и застрянем на полдороге, наверняка потеряв несколько дней на то, чтобы выпутаться из этой ситуации.

Носильщики встают тихие, ещё не до конца проснувшиеся. Хватают первые попавшиеся тюки, водружают на головы и скрываются в ночи. Они не сетуют на то, что им предстоит ещё один переход: приняв от нас ужин, они согласились продолжить путь.

Тем не менее, как только мы начинаем понимать, что слишком усердная ходьба для нас, белых, опасна, и интересуемся, где наши гамаки, выясняется, что те, кому было доверено их нести, уже успели уйти далеко вперёд, лишь бы уклониться от своей ноши. Такое жульничество выводит Н. из себя. Он яростно орёт на тех, кто остался с нами: «Кто здесь командует? Это земля для белых, для белых, ясно?!» – «Это земля для белых», – испуганно соглашаются негры, опасаясь его удара или укуса. А он продолжает выдавать поток пламенных слов, разносящихся по саванне.

Спускаемся вниз по косогору, путаясь в траве, и оказываемся среди множества ручьёв, пронизывающих джунгли. «Это земля для белых!» – продолжает неистовствовать Н., и теперь вокруг уже не видно глаз животных, которые, конечно же, от его воплей разбегаются