Минут через пять негры, удалившиеся было вперёд вместе с носилками и теперь предупреждённые своими товарищами о гневе белых, возвращаются. Мы с Н. залезаем в гамаки (мне, правда, хоть я и устал, хотелось ещё немного пройти пешком, но Н. воспринял бы это как личное оскорбление), и продолжаем путь под роскошным небом, которое так близко, что я ощущаю звёзды чуть ли не у себя на лице. Час-другой мы только и делаем, что переходим вброд нескончаемые ручьи; жердь, к которой крепится гамак, в любой момент может соскользнуть с темени носильщика, едва удерживающего равновесие, шагая по колено в воде, и я с замиранием сердца предвкушаю незапланированное купание. Потом идём через перелесок, распугивая обезьян; потом оказываемся на дне оврага, который чуть ли не смыкается над нами. Мои негры добрые, весёлые, улыбчивые. Простив им побег, я с большим удовольствием слушаю их непонятную болтовню.

Чтобы облегчить их долю, я порой вылезаю из гамака и шагаю рядом километра два-три: трудно лежать неподвижно, когда всё вокруг неустанно движется. И что из того, что у меня уже сильно разболелись ноги и к тому же я рискую подхватить лихорадку! Надо, надо шагать, бок о бок с этими уникальными людьми, покуда длится эта неповторимая ночь.

Потом, одолеваемый усталостью, я опять засыпаю на носилках и, подскакивая, пробуждаюсь, когда носильщики меняются местами или, оступившись, чуть не роняют носилки. И тогда слышу, как они всё ещё перешучиваются и поддразнивают друг друга, вижу, что Н. спит крепким сном, и чувствую, что моя одежда стала совершенно мокрой от утренней росы. А над нами по-прежнему сияют звёзды.

В Кауру прибываем, когда на востоке уже брезжит тревожный восход. В саму деревню не заходим, старосту тоже не ищем, а сразу останавливаемся в пустых хижинах лагеря, примыкающего к деревне. Я считаю, что платить носильщикам сразу по прибытии не следует, иначе они тут же устремятся назад и совсем выбьются из сил. И вот мы с Н. размещаемся в хижине, состоящей из двух округлых помещений, а слуги и носильщики – в другой, чуть подальше. Н. тут же засыпает, а я продолжаю бодрствовать в комнате, ближайшей к выходу, – привожу в порядок свои записи.

Великая предрассветная волна голубизны заливает всё вокруг. Слышу тихий шорох у стены, но не обращаю на него внимания. Через мгновение поднимаю голову и вижу животное – пёстрое, похожее на пантеру, но гораздо меньшего размера, оно спокойно наблюдает за мной с порога. Почувствовав панический страх, я вскакиваю из-за стола и перебегаю в дальнюю комнату, где спит Н. Животное всё ещё стоит в проёме, словно решая, куда направиться.

– Что случилось? – спросонья спрашивает Н.

– Пока я занимался писаниной, к нам забрёл какой-то зверь.

– Это, должно быть, тигровая кошка. Только она отваживается подходить к самым хижинам! Не бойся.

– Да я и не боюсь, – пристыжённо отвечаю я, возвращаясь к своим бумагам. Зверя на пороге уже нет.

Наш тяжело доставшийся нам отдых непривычно долог. Потом мы платим носильщикам, которым, к их великой радости, от меня перепадает ещё сто двадцать каури чаевых. Я пожимаю всем руки, и они, довольные, весело шагают домой.

Остаток дня провожу, запечатлевая виды Кауры, необычайно живописной деревни. Племя, которое в ней проживает, несмотря на свой примитивный быт и отсутствие обычая носить одежду, несколько веков назад, когда Сундиата победил вождя язычников Сумангуру, было обращено в ислам. Ныне их мусульманство представляет собой причудливейшую смесь веры и идолопоклонства. Мечети построены из утрамбованного краснозёма, с террасами и коническими минаретами, из которых торчат колья. Они весьма похожи на те, что мы видели в Манконе.

По пути в Банфору встречаем длинные вереницы женщин с калабасами на головах. Зелёный свежий пучок листьев спереди и сзади – их единственная одежда. Листья поддерживаются сеткой из чёрных нитей, которой опоясаны женщины. Нижняя губа проколота, сквозь неё продёрнута длинная палочка из слоновой кости. Во время ходьбы они, развлекаясь, умудряются полностью затянуть эту палочку в рот и затем продёрнуть её обратно сквозь губу. Их черепа выбриты налысо, а сами они пугливые, смятённые и дикие.

Но всё это сущая мелочь в сравнении с тем, что отличает их от негритянок, которые встречались нам доселе. Это совсем иное племя. Шея у этих высоких, атлетически сложённых, широкоплечих и мускулистых, как воины, женщин столпообразна, а черепа выраженно конической формы, как у египетских статуй. Говорят, что во время родов женщины специально придают головке новорождённого такую форму. Мужчины, в большинстве случаев совершенно голые, с половым членом, прижатым верёвочной петлёй к животу, – настоящие Геркулесы, спокойные и необычайно тёмные. Прямо-таки египетские мраморные статуи, решившие прогуляться неподалёку от нас.

Согласно карте, мы перешли на территорию другой колонии, которая называется Верхней Вольтой, потому что здесь находятся истоки протекающей через неё реки Вольта. Именно смена племени, а не ландшафта характерна для этого перехода. Как я уже далеко от по-аполлоновски красивых негров с порогов Комоэ, от пугливых, диких негров Сегелы или гармонично сложённых и приветливых бауле!

В пруду, поросшем кувшинками, купаются девушки. Чуть дальше, в низине, замечаем королевскую процессию. На арабском коньке в белом облачении проезжает некий негритянский вождь, впереди него шагают барабанщики, бьющие в тамтамы, позади – десятка два воинов. Позже нам встречается на пути ещё один тамтам. Группа женщин и мужчин радостно куда-то спешит вслед за музыкантами. Узнаём, что празднуется нанесение татуировки на грудь одной из девушек племени. Она гордится зеленоватыми ранками, испещрившими её упругую грудь. Чтобы стать достойной этого обряда, ей пришлось совершить множество и других тайных ритуалов, которые зачастую бывают болезненными и опасными, и теперь она считается полноправной представительницей женского рода этого племени. Рядом юная пара, необычайно красивая, совершенная, словно только что вышедшая из рая. Они дают какой-то обет: на ней нет ни украшений, ни даже листьев, прикрывающих лобок; при нём нет оружия, а половой член не привязан к животу. С ними я фотографируюсь.

Мы вообще не способны представить себе, что такое негритянская тропа. Мужчины и женщины ходят по ней денно и нощно в обоих направлениях. Негры постоянно находятся в движении; они не связаны личным имуществом, никакие правила или паспорта не прикрепляют их к тому или иному месту. Негр идёт за чем-то, что ему нужно, и либо возвращается, либо нет, всюду находя новых братьев и передавая приветы прежним через встречных, идущих в том направлении. Поэтому негритянскую деревню нельзя представить себе без хижины, которая служит приютом для странников, и поэтому население одной