— Ты можешь спросить меня, почему так.

— Почему? — орёт она, в неверии всплеснув руками. — Ну типа, ради всего святого, Рен!

— Я никогда не хотел этого с теми женщинами, что встречались мне, — я пожимаю плечами. — Ну то есть, моё тело, конечно, хотело. Много раз, но я просто… я целовался с какой-либо девушкой на вечеринке, в её общажной комнате, и да, я узнал женское тело, но я всё равно чувствовал себя неловко. Это не казалось правильным.

— До тех пор, пока не появилась загадочная леди.

Я кошусь на неё и чувствую, как сердце ударяется о рёбра.

— До неё, да.

— Чем она отличается? — спрашивает Фрэнки.

Я всматриваюсь в её глаза.

— Я не уверен. По крайней мере, я не уверен, чем это было вызвано вначале. Теперь, когда я знаю её получше, думаю, мы просто хорошо ладим. Схожее чувство юмора, может, схожие уязвимые места. Много физической химии, по крайней мере, с моей стороны. И… она первая, с кем я чувствовал себя правильно. Не так, будто я ходячее противоречие, которому везде не место, а так, будто во мне есть смысл. Так, будто мне не надо выбирать между разными кусками себя.

— Кажется, она просто лучшая, — тихо говорит Фрэнки.

Я улыбаюсь ей и говорю абсолютную правду.

— Да, она такая.

Глава 15. Рен

Плейлист: Villagers — Everything I Am Is Yours

Тот разговор на пляже разблокировал что-то во мне. Меня всегда привлекала Фрэнки, мне нравится её юмор, остроты и то, как она прячет своё большое сердце за ворчливым фасадом, но до сих пор всё это было разбито на фрагментированные, несоразмерные мгновения. Теперь же несколько беспрерывных дней и часов с ней ощущаются как горько-сладкий подарок — окно в то, что может стать возможным, но до сих пор является миражом… фантазией прямо за пределами досягаемости.

Даже в дороге близость к ней — это новый вид пыток. Сыграв одну игру в Миннесоте, я сорок восемь часов делил с ней приёмы пищи, встречи, интервью, фото. Украдкой улучал лишь беглые взгляды, легчайшие прикосновения и разговоры.

И постепенно терял контроль.

Я украдкой кошусь на неё. Замечаю, как её кожа словно источает золотистое сияние, а чёрные классические брюки облегают округлую попку, льнут к длинным ногам. Она прекрасно высокая. Достаточно высокая, чтобы обнимая её, мне не приходилось чуть ли не приседать. Когда она поцеловала меня на пляже, было такое ощущение, будто мы рождены для этого. Мы сочетаемся. Идеально.

Фрэнки крутит тростью и на повышенных тонах диктует что-то в телефон, на лице неизменная хмурая гримаса. Это вызывает у меня желание бросить её телефон через плечо и целовать, пока широкая улыбка и одна глубокая ямочка на щеке не озарит её лицо чистой радостью.

Но я не могу. Мне приходится смотреть, как она подкалывает парней, сцепляется с Робом по поводу «Офиса», ставит Крису подножку, когда он разыгрывает её и притворяется, будто нечаянно опубликовал твит с обнажённым селфи. Фрэнки не моя. Она принадлежит команде. Или, точнее, мы принадлежим ей. Она всех нас загнала под свой каблучок. Потому что она прикрывает наши спины, держит нас в узде, показывает, как справляться с троллями и как не сойти с ума, имея дело с соцсетями.

И она всегда рядом, стабильная и верная. После завершения сезона я буду скучать по времени, когда проводил с ней практически каждый день. Хуже того, если после этого сезона она уйдёт учиться на юрфак и не захочет того же, что и я, если в будущем нас ничего не ждёт, и мне придётся попрощаться с ней, я буду опустошён.

От одной лишь мысли об этом у меня подскакивает давление. Я отвожу взгляд от неё и отвлекаюсь на шнурки коньков, убеждаясь, что они туго завязаны. Сейчас не время поддаваться эмоциям и раздражению. Сейчас надо сосредоточиться на игре, на моменте прямо передо мной.

— Не беспокойся о завтрашнем дне. Завтрашний день сам о себе побеспокоится, — всегда говорил мне папа. Но с другой стороны, у него есть та жизнь, которой ему хочется — любимая жена, выводок детей, о котором он мечтал, своя семья. Легко ему говорить. О чём беспокоиться, если всё идёт по-твоему?

Когда координаторы команды собирают нас и направляют по туннелю, моё тело расслабленное и тёплое, а плечо под щитками перебинтовано для надёжности. При полном вращении рукой я почти не вздрагиваю от боли, и голова не болела 72 часа. Во время прошлой игры мне наконец-то разрешили участвовать, но тренер дал мне вдвое меньше смен, чем обычно.

Я поворчал, а он сказал мне поговорить с Эми. Эми сообщила, что мне вообще повезло оказаться на льду. Так что я закрыл рот, а потом чуть не потянул мышцу — так широко улыбался, когда сегодня тренер сказал, что мне одобрили полноценное игровое время на льду.

На льду Миннесоты энергия буквально осязаемая, переполненная жаждой проявить себя на вражеской территории. Два дня назад мы едва продрались дальше со счётом 3–2, но это было грязно и неуклюже. Мы не выложились по полной, и сегодня самое время вернуться к нашему стилю игры, а не поддаваться чужому.

Парни тихие, пока мы катаемся и разминаемся, и каждый из нас в своём настроении перед игрой. Когда я снова украдкой смотрю на неё, Фрэнки до сих пор уткнулась в телефон и бурчит себе под нос. Её волосы спадают почти чёрной волной по плечам, и я сжимаю ладонь в перчатке, испытывая рефлекторную потребность заправить пряди ей за ухо.

Какая жестокая ирония — два моих самых важных интереса противоречат друг другу: выиграть Кубок Стэнли и завоевать сердце Фрэнки. Чем дольше затянется плей-офф, тем дольше мне придётся откладывать отношения с ней. Обычно ирония показалась бы мне забавной.

Не в этот раз.

Кто-то орёт о приближающейся шайбе, выдёргивая меня из моих мыслей.

«Соберись, Рен. Сосредоточься на здесь и сейчас».

Я ловлю шайбу и прибавляю скорости, играю клюшкой, разворачиваюсь, совершаю обманные манёвры, отдаюсь во власть мышечной памяти.

Голоса эхом отдаются вокруг арены, но мой слух сосредотачивается на успокаивающих звуках тихого влажного льда, царапающих звуках коньков, пока я кружу и еду задом наперёд. Мой разум притихает, тело обретает равновесие. Глубоко дыша, я впитываю это ощущение мороза в воздухе, обжигающий холод переполняет мои лёгкие.

Чистое умиротворение.

Пока я не поднимаю взгляд и не встречаюсь глазами с Фрэнки. Её лицо напряжено в такой манере, которой