Пилоты-истребители стараются никогда не сознаваться в физиологических проблемах из страха быть отозванным из миссии, поэтому, что характерно, поначалу он мало говорит. Но что-то вызывает жгучую боль в его левом глазу, заставляющую зажмуриться и смотреть только правым.

Сначала он продолжает работать как есть, но левый глаз быстро заливают слезы. Из-за отсутствия гравитации они не стекают по щекам – поверхностное натяжение просто удерживает влагу перед глазом в виде желеобразных шариков (как в фильме «Флаббер»[219]). Через несколько минут слезинки сливаются в большой шар, который через переносицу затекает в правый глаз, также заставляя его гореть и жмуриться. Теперь жжет оба глаза, и Крис, по существу, слеп. Внезапно ослепнуть за пределами шаттла в космосе – отнюдь не мелочи. Это становится настоящей проблемой.

Только после этого Крис начинает по радио описывать, что происходит. Я карабкаюсь по краю платформы и прижимаю свой шлем к его, стекло к стеклу, пытаясь определить источник проблемы. Вижу большие капли слез и то, как Крис морщится, пытаясь проморгаться и очистить глаза. Проматываю в уме все возможные причины возникновения рези в глазах (может, это просто соленый пот, или мыло из «противотуманного» слоя на стекле, или, возможно, ответ организма на более серьезный отказ патрона с гидроксидом лития, который служит в скафандре для удаления углекислого газа из выдыхаемого газа). Центр управления полетами в Хьюстоне инструктирует Криса открыть клапан продувки шлема, чтобы посмотреть, поможет ли это.

На данный момент делать больше нечего: он не может вытащить руку из рукава скафандра, засунуть внутрь шлема и протереть глаза; также нет никакой возможности промыть их – все зависит от слезных протоков Криса. Я могу лишь провести операцию «спасение вышедшего из строя члена экипажа», и у нас не так много времени.

Ранее в гидробассейне невесомости я помог разработать метод, позволяющий вернуть в корабль больного или раненого астронавта при выходе в отрытый космос: сначала требуется закрепить его на поясном тросе, после чего надо плыть по внешней поверхности космического аппарата, таща человека за собой, а затем бесцеремонно засунуть в шлюз и закрыть люк. Не хотелось бы делать это без нужды. Благодаря хладнокровию Криса мы решаем подождать и посмотреть, как пойдет. Может быть – просто может быть – его глаза скоро сами очистятся от раздражителя, чем бы тот ни был.

За период времени, который кажется вечностью (хотя, вероятно, прошло всего минут 10), обильные потоки слез в глазах Криса, наконец, смывают раздражитель. Ощущение жжения постепенно уменьшается, и когда становится ясно, что Крис сможет продолжить и закончить работу, я вздыхаю с облегчением (хотя и достаточно тихо, чтобы по каналам связи не услышали мой вздох – хочу вести себя также круто, как Крис). Позже мы узнаем, что этот эпизод был вызван остатками раствора, препятствующего конденсации выдыхаемой влаги на внутренней поверхности стекла шлема – в его основе лежит средство для мытья посуды «Джой». Если наносить его на стекло не слишком осторожно, а потом агрессивно вытирать, остатки мыла могут взаимодействовать с по́том и попадать в глаза, вызывая болезненные ощущения. Это очень похоже на то, как мыло попадает в глаза в ду́ше, однако в космосе немедленно смыть его нельзя.

Пока все это происходит с Крисом, разбираю ситуацию, которая возникла со мной. Жаловаться в режиме реального времени по коммуникационному контуру не хочется, но у меня какая-то проблема с ботинками скафандра, и это вызывает сильную боль. Ботинки состоят из нескольких слоев, включая специальную изоляцию для защиты от экстремальных пиков температуры на орбите, а также кевлар (основа пуленепробиваемых жилетов), который защищает ноги от фрагментов микрометеороидов и космического мусора. Позже выясняется, что защитный внешний слой был слишком плотно натянут на ботинки, заставляя герметичную оболочку покрыться морщинами, которые впились в подъем моих стоп. Скафандр, находящийся под давлением до 4,3 фунтов на квадратный дюйм (0,303 килограмма на квадратный сантиметр), становится жестким, как доска. Из-за этого давления складки материала врезаются в мои ноги подобно лезвиям ножовки, и мне приходится терпеть эту пытку 7 долгих часов. Пытаюсь пошевелить пальцами ног, чтобы уменьшить давление – помогает лишь на время. Правой ноге хуже, чем левой, но мне очень хочется хоть чуть-чуть смягчить жгучую боль. (Когда мы, наконец, закончим работу и вернемся внутрь, обнаружу, что правая ступня вздулась, а кожа лопнула из-за неослабевающего давления. Кто бы мог подумать, что двум высококвалифицированным космопроходцам могут помешать остатки мыла на стекле и швы внутри ботинок?).

Но на этом выход в открытый космос не заканчивается. Когда мы с Крисом завершаем первый этап работ, длящийся почти 7 часов, и убираем инструменты в отсек полезной нагрузки «Индевора», нас неожиданно вызывает оператор по связи с экипажем,[220] канадский астронавт Стив Маклейн[221]: «Не могли бы вы остаться еще на 15 минут?» Никаких объяснений и особых заданий, просто «останьтесь».

Это что, вопрос на засыпку? Никто никогда не спрашивает выходящего в открытый космос, хочет ли он (или она) остаться здесь подольше, поскольку есть только один (очевидный) ответ на этот вопрос.

Мы сразу понимаем, что вскоре пролетим над Канадой, и Стив должен сказать в эфир несколько теплых слов. В некоторых частях страны, включая очень заметный из космоса ударный кратер Маникуагана[222], идет сильный снег, а всего в 1400 километрах к юго-западу в провинции Онтарио находится Сарния, родной город Криса. Стив Маклейн размышляет вслух об успехе установки «Большой руки» на МКС и упоминает о первом выходе канадца в открытый космос. Он даже объявляет меня почетным гражданином Канады прямо перед тем, как включить нам красивый национальный гимн страны.

Все бодры, веселы и испытывают облегчение. Через иллюминаторы шаттла вижу своих товарищей: они веселятся внутри кабины, поздравляют друг друга и смеются, что-то говоря о «Хоккейной песне». Это был замечательный день. Я улыбаюсь от уха до уха, но пока играет гимн, стараюсь выглядеть серьезным. Микрофон системы связи скафандра включен и все улавливает: любое слово и любой звук, включая мое тяжелое дыхание или смех, услышат в хьюстонском Центре управления.

И все бы хорошо, если бы не Бонс: пользуясь моментом, он вводит три простых слова в контрольный список манипулятора, а затем плывет к окну в корме палубы, чтобы показать мне маленькую надпись «Пива мне, Хозер!», намекая на братьев Маккензи.

Слезы смеха на мгновение ослепляют. Не уверен, что когда-нибудь смеялся сильнее, чем сейчас; полагаю, мое почетное гражданство немедленно отменят, и почетного канадского паспорта не видать, как своих ушей.

Но в сторону международные инциденты,