— Было бы желание. Только кто туда ходить будет? Городок десять тысяч с окрестными сёлами. Две школы, одна больница, один ресторан и четыре супермаркета.

Я сказал это с иронией, больше напирая на подтекст, но Лёха подтекста не почувствовал.

— Будет театр, будут ходить. У нас люди тоже, знаешь, понимают всё. Вы там зря у себя думаете, что мы тут кроме медведей да гармоней ничего не видим.

Лёха немного захмелел, и болтал всякие глупости. Никогда не видел его таким. Обычно он немногословен и скуп на эмоции, а сегодня говорит и говорит и поглядывает в небо мечтательно, хотя небо к мечтательности совсем не располагает. Я проследил его взгляд. К городу осторожно подкрадывались облака: серовато-жёлтые, как придорожная пыль, и курчавые, словно борода древнего бога. Они не походили на дождевые, но всё равно вызывали настороженность, я даже начал поглядывать в сторону дома, не пора ли перебираться под крышу.

Лёха спросил что-то, я не расслышал. Поднялся ветер, тронул листья на яблоне. На какой-то миг показалось, что дождь всё-таки пойдёт. На лицо все приметы: и облака, и ветер, и посвежевший воздух… Но это только показалось. Ветер утих, в облаках появились разрывы, и к крышам домов потянулись тёплые солнечные лучики. Нет, лето ещё не кончилось.

— У тебя случилось чего-то, Ром? — спросил Лёха с участием. — Я же вижу, — он помолчал. — Можешь, конечно, не говорить.

— Мы с Анной расстались.

Я не стал скрывать. Рано или поздно это всё равно вылезет наружу, так пусть будет рано.

— В каком смысле?

— В каком смысле мужчина с женщиной расстаётся?

— А, вон как… А чего не поделили?

Это уже другая тема. Рассказывать о том, что произошло, значит, признаться в своей несостоятельности. Скажи я сейчас Лёхе, что это не его дело, он поймёт и не обидится, и наш разговор за бутылкой водки потечёт дальше. Мы поговорим о чём-то неважном, может быть вспомним случаи из жизни, расскажем друг другу пару анекдотов, обсудим расход топлива у КамАЗа… Но мне хотелось поговорить об этом, хотелось поделиться тем, о чём я сам себе боялся признаться даже в мыслях.

— Она с сыном моим встречается.

— С Вадиком?

Я кивнул и усмехнулся.

— Я ведь как думал: у нас с ней серьёзно. Ничего вроде не было, даже не поцеловались ни разу, но она знала, как я к ней отношусь. Знала. А с другой стороны, всё правильно. Он моложе, сильнее. Перспективней. И я напился. Я напился, Лёха. Я спал рядом с бродячей собакой… Дурак. Ты даже не представляешь какой я дурак.

Лёха подвинул ко мне стопку.

— Голову не забивай, мы и сами не шибко умные. Давай-ка одним глотком — и не для того, чтобы вздохнуть, а для того, чтобы выдохнуть.

Мы снова выпили. Лёха порезал колбасы, хлеба, я сделал бутерброд, закусил. Бутерброд показался безвкусным, но я съел его, а потом откровения вновь полезли из меня.

— Я его не виню, Лёш, и не потому что он мой сын. Я сначала и сам не особо верил, что такая женщина посмотрит на меня второй раз. Я же не слепой, вижу разницу. Но она посмотрела, и я решил, что у меня есть шанс. А потом мысль эта идиотская, дескать, я человек творческий, талантливый, у меня приоритет перед местным мужским населением, лучше чем я она здесь всё равно никого не найдёт. Ну не этот же, в самом деле, Илюша Герасимов, с его страшными стишками. И не Максим этот Андреевич…

— Это гаишник который?

— …Какие они соперники? Бред! А на человека не творческого она внимания не обратит — уровень культуры не тот. И вот приехал Вадим… И на что я гожусь?

— Ну, это ты зря. Старый конь борозды не портит, сам знаешь.

Я отмахнулся.

— Но и глубоко не пашет.

— Зато после такой пахоты сорняки не растут! Ладно, Ром, тебе ли жаловаться? Вон их баб сколько, любая на выбор.

— Мне не нужна баба, Лёш, мне нужна женщина.

— Ну пусть будет женщина.

— И не просто женщина, а любимая женщина. Чтоб одна, чтоб навсегда, чтоб, вон, как у вас с Люськой. А другой не надо. Не надо, понимаешь?

Лёха стукнул кулаком по столу.

— Ну так дерись за неё!

— Драться? С кем? С сыном?

Леха сам понял, что сказал глупость. Он кашлянул, произнёс неопределённое «мда» и потянулся за бутылкой.

— Тогда ещё по пятьдесят.

Я сжал стопку в кулаке. Что мне сейчас водка? Сколько её не пей, а в голове только шум и никакого успокоения. К Нюрке что ли сходить? Или к Зойке? Мне почему-то казалось, что Зойка тоже меня впустит. Тоже не скажет ни слова, а просто смахнёт слезу и откроет дверь шире. Сколько их таких не вполне красивых, не совсем молодых, одиноких, готовых открыть дверь, потому что… потому что хочется — просто хочется: быть кому-то нужной, кем-то обласканной и, чёрт возьми, кем-то любимой. А мы приходим, когда хотим и ничего не обещаем…

— Чего задумался? — спросил Лёха.

Я вздохнул.

— Так. О своём.

Мы просидели до темноты. Когда совсем стемнело, я сходил в дом, вынес пару свечек. Это оказалось весьма романтично — сидеть в беседке при свете восковых свечей. Почему я раньше так не делал? Огоньки колышутся, свет волнуется и, кажется, ты в сказке. Но сказка, увы, не вечна, я это уже говорил. Около десяти вернулся Вадим, сел с нами, выпил. Первый раз я пил с сыном. Странное ощущение. С одной стороны хочется по рукам дать, с другой — взрослый человек, сам волен в своих поступках.

Пришла Люська. Только что не было и вдруг сидит рядом с Лёхой, склонив голову к его плечу, а Лёха обнимает её, будто и не ругались вовсе. И стол преобразился: колбаса нарезана полукольцами, сыр лёг в рядочек, лук зелёный пучком, салат из помидор, перец. И пьянка на двоих уже не пьянка, но вечерние дружеские посиделки. Только радости в душе почему-то нет.