содержатели шинков, мельниц, перевозов, ремесленники. Они настоящие пиявицы, всюду всасывающиеся и совершенно истощающие несчастные сии губернии. Удивительно, что они в 1812 г. отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью жизни». С этим примитивным взглядом на еврейских купцов, ремесленников и арендаторов как на «пиявиц» Николай I сделался через десять лет вершителем судеб двух миллионов евреев. Солдат на престоле, он решил бороться с этим «внутренним врагом» военными способами, точнее — исправлять его путем суровой военной дисциплины.

Евреи в России, как известно, не отбывали воинской повинности натурою, а уплачивали особый рекрутский налог. Николай I решил брать евреев в солдаты, но не только для того, чтобы уравнять их в обязанностях и потом в гражданских правах, но главным образом для того, чтобы уничтожить их национальную обособленность. Военная служба особого рода должна была, по этому плану, играть роль воспитательную; казарма должна фабриковать новое поколение евреев, освобожденных от своих национальных и по возможности также религиозных особенностей. 25-летняя служба при суровой дисциплине того времени, сдача в солдаты незрелых юношей и даже отроков, продолжительное удаление их от еврейской среды — все это должно было служить средством обрусения солдат, подготовить почву для постепенного растворения евреев в господствующей нации и в господствующей церкви[19].

Этот оригинальный замысел овладел умом Николая I уже в пер­вый год его царствования. В 1826 г. царь поручил министрам соста­вить проект устава о воинской повинности для евреев с отступления­ми от общего устава. Так как эта реформа касалась Западного края, находившегося под военным управлением брата царя, великого кня­зя Константина Павловича, то проект был послан ему на заключе­ние в Варшаву. Великий князь поручил члену варшавского прави­тельства, сенатору Новосильцеву, исследовать вопрос и составить докладную записку. Опытный администратор, хорошо знакомый с бытом евреев в Западном крае, Новосильцев понимал всю рискован­ность петербургского замысла. В своей записке он убедительно доказывал, что немедленное введение военной службы вызовет неже­лательную тревогу среди евреев, которых нужно постепенно «приго­товить к такому коренному перевороту». Новосильцеву было извес­тно настроение еврейских масс. Как только в черте их оседлости рас­пространились слухи о предполагаемом указе, всех охватило необы­чайное волнение. Население, недавно только вступившее в состав Российской империи, патриархально-религиозное, отчужденное от русского народа и вдобавок граждански бесправное, не могло ми­риться с перспективою 25-летней военной службы, которая оторвет детей от религии отцов, от родного языка, быта, уклада жизни и бро­сит их в чужую, порою враждебную среду. То, что в уме творцов но­вого проекта таилось как конечная цель его, было уловлено чуткою душою народа и приводило ее в содрогание... Еврейские обществен­ные деятели напрягали всю энергию для отвращения беды. Посыла­лись ходатаи в Петербург и Варшаву, велись переговоры с сановни­ками; рассказывали о попытках заручиться содействием Новосиль­цева и других лиц при помощи огромного денежного подкупа. Но и вмешательство сановников не могло изменить волю царя. Его раз­дражала канцелярская медлительность, задерживавшая осуществле­ние любимого проекта. Он приказал министрам заготовить для под­писания указ о воинской повинности евреев. Роковой указ был под­писан 26 августа 1827 года.

В нем говорилось о желании правительства «уравнять рекрут­скую повинность для всех состояний» и выражалась надежда, что «об­разование и способности, кои приобретут евреи на военной службе, по возвращении их, после выслуги узаконенных лет (четверть века!), сообщатся их семействам, для вящей пользы и лучшего успеха в их оседлости и хозяйстве». Но приложенный к указу «Устав рекрутской повинности» резко противоречил даже принципу «уравнения в обя­занностях». Третья статья устава гласила: «Законы и учреждения общие не имеют силы для евреев», поскольку это противно специ­альному уставу. Исключительность еврейской рекрутчины особен­но била в глаза в существенной части устава. С ужасом читалась в еврейских семьях восьмая статья, гласящая: «Евреи, представляемые обществами при рекрутских наборах, должны быть (в возрасте) от 12 до 25 лет». Ее дополняла другая статья (ст. 74): «Евреи малолет­ние, т. е. до 18 лет, обращаются в заведения, учрежденные для при­готовления к военной службе». Институт малолетних рекрутов, под названием кантонистов, существовал и для христиан, но там в этот разряд принимались только сыновья солдат, находящихся на действи­тельной службе, в силу аракчеевского принципа, что солдатские дети принадлежат военному ведомству. Евреев же малолетних приказано было брать из всех семейств без различия; вдобавок заявлялось, что годы приготовительной службы малолетних не засчитываются в срок действительной службы, которая начинается лишь с 18-летнего воз­раста (ст. 90), так что евреи-кантонисты должны были служить еще шесть лет сверх обязательных 25 лет. Вербовка рекрутов возлага­лась на еврейские кагалы, которые в каждом городе должны из­брать для этой цели особых исполнителей, или «поверенных». Каждая община в целом отвечала за доставку рекрутов из своей среды; она имела право сдавать в солдаты всякого из своих чле­нов «за неисправность в податях, бродяжество и другие беспоряд­ки». Если требуемое число рекрутов не поставлено к сроку, на­чальство могло брать их с данной общины «посредством экзеку­ции»; за всякую неисправность вербовщикам-поверенным грози­ли штрафы и даже сдача в солдаты. От военной службы освобож­дались гильдейские купцы, цеховые мастера, механики на фабри­ках, земледельцы-колонисты, раввины и редкостные тогда евреи, окончившие курс русского учебного заведения. Освобожденный от личной повинности уплачивал «рекрутские деньги» — тысячу рублей. Право очередного рекрута заменить себя «охотником» пре­доставлялось евреям только с условием, чтобы охотник также был еврей. В законе предусматривался порядок приема рекрутов и при­вода их к присяге в синагогах. Обряд присяги — мрачно-торжествен­ный: рекруту надевают молитвенную ризу (талес) и саван (китель), обвивают руки молитвенными ремнями (тефилин), ставят перед ки­вотом и заставляют произносить длинную, устрашающую присягу, при зажженных свечах и звуках «шофара». После этого акта предпи­сывалось разлучить новобранцев с их семьями и всем еврейским об­ществом, держать их временно в домах христиан, а затем отправлять в дальние восточные губернии, где нет еврейского населения.

Опубликованная «военная конституция» превзошла самые худ­шие опасения. Всех ошеломил этот внезапный удар по народному быту, вековым традициям и духовным идеалам. Встрепенулись ев­рейские семейные гнезда, ожидая похищения своих птенцов. В об­щинах устраивались всенародные посты; в синагогах раздавался плач мужчин и женщин. Но кое-где назревал народный протест. Через месяц после опубликования указа в Петербурге получилось донесе­ние, что в волынском городе Старо-Константинове произошли «воз­мущение и беспорядки между евреями по случаю объявления указа». Шеф жандармов Бенкендорф доложил об этом Николаю I и затем объявил министру внутренних дел царскую волю, чтобы «во всех подобных случаях судить виновных военным судом». Оказалось, од­нако, что в Константинове «возмущение» произошло не против цар­ских властей, а против кагальных старшин и богачей, в домах кото­рых толпа бедняков выбила стекла