— Это не может быть! — воскликнула баронесса.

— Отчего же не может? И мертвые, говорят, иногда воскресают из гроба, а княжна еще пока жива! Да скажите, пожалуйста, отчего же не могло бы быть, например, хоть так вот: горничная княжны Анны Чечевинской, Наташа, бросила ее на произвол судьбы у повивальной бабки, воспользовавшись доверием и болезнью старой княгини Чечевинской для того, чтобы с помощью своего любовника, Казимира Бодлевского, выкрасть из ее шкатулки деньги и билеты, — заметьте, баронесса, — именные билеты княжны Анны. Разве не могло быть также, что этот самый литограф Бодлевский добыл в «Ершах» фальшивые паспорта для себя и для своей любовницы да и бежал вместе с нею за границу, и разве эта самая горничная, двадцать лет спустя, не могла вернуться в Россию под именем баронессы фон Деринг? Мудреного в этом, согласитесь сами, нет ничего. Зачем скрываться? Мне ведь все известно!

— Что же из этого следует? — с надменной презрительностью усмехнулась она.

— Следовать может многое, — многозначительно, но спокойно молвил ей Каллаш, — покамест следует только то, что мне все, повторяю вам, все известно.

— Где же факты? — спросила баронесса.

— Факты? Гм!.. — усмехнулся Николай Чечевинский. — Если потребуются, найдутся, пожалуй, и факты. Поверьте, милая баронесса, что, не имея в руках юридически доказательных фактов, я не стал бы с вами и говорить об этом.

Каллаш прилгнул, но прилгнул правдоподобно до последней степени.

Баронесса снова смутилась и побледнела.

— Где же эти факты? Дайте мне их в руки, — проговорила наконец она после долгого молчания.

— О!.. Это уже слишком!.. Сумейте взять их сами, — снова усмехнулся граф своею прежнею улыбкою. — Ведь факты обыкновенно предъявляет обвиненному суд; а с вас, право, достаточно и того, что вы знаете теперь о существовании этих фактов, знаете, что они у меня. Хотите — верьте, хотите — нет: я ни уверять, ни разуверять вас не стану.

— Это значит, что я у вас в руках? — проговорила она медленно, подняв на него проницательные взоры.

— Да, это значит, что вы у меня в руках, — уверенно и спокойно ответствовал граф Каллаш.

— Но вы забываете, что сами вы — то же, что и я, что и мой любовник.

— То есть вы хотите сказать, что я такой же мошенник, как и вы с Бодлевским? Ну что ж, вы правы: мы все одного поля ягоды — кроме нее! (Он указал по направлению к дубовой двери.) Она — честная и благодаря многим несчастная женщина; а мы… мы все негодяи, и я первый из их числа, в этом вы совершенно правы. Хотите, чтобы я был у вас в руках, постарайтесь найти против меня уличающие факты: тогда мы сквитаемся!

— Вы, стало быть, становитесь моим врагом?

— Я?.. Напротив, я ваш союзник, и самый верный, самый надежный союзник! Нам нет выгоды быть врагами. Поверьте мне, баронесса! (Слово «баронесса» он произнес теперь с какою-то чуть заметною ироническою ноткою в голосе.) Поверьте мне — я вам говорю это совершенно искренно и прямо: я — ваш союзник, да и цели наши почти общие; значит, скрываться вам передо мною нечего: вы видите, что я знаю все; да и живая улика налицо: сама княжна Чечевинская. Но даю вам слово, что ни вам, ни Казимиру Бодлевскому она не сделает зла, да и вы сами должны хорошо знать это. Скажите, ведь она любила вас? Ведь она была всегда очень хорошей и доброй девушкой?

— Нда, — согласилась баронесса. — По правде сказать, мне было несколько жаль тогда поступить с нею таким образом.

— Вы знаете, конечно, и то, что ее любовник был Дмитрий Платонович Шадурский?

— Да, и это я знала, — подтвердила Наташа.

— Ну, так знайте же и то, что он гнусно поступил с нею. Ей и до сих пор хочется мстить ему. Клянусь вам, мне стало бесконечно жаль ее, когда услышал я весь этот рассказ. Он возмутил всю мою душу! Из сочувствия, из сострадания я сам не прочь помочь ей в мести. Помогите и вы! Вам оно легче даже, чем мне. Вы ведь тоже когда-то были неправы перед нею. Хотите теперь искупить прошлое? Давайте действовать вместе! Оно тем более кстати, что результаты нашего содействия могут быть для нас весьма выгодны. Ведь вы сами же говорите, что дела Шадурских поправились.

— Хм… Великодушие из расчета! — насмешливо усмехнулась Наташа.

— Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше! — невозмутимо сказал Каллаш. — Да ведь и мы с вами не годимся в герои героической поэмы… Бескорыстие и прочее — все это хорошо в романах, а в практической жизни мы оказываем помощь ближнему только тогда, когда можем через это оказать ее самим себе. Такова моя философская мораль, и иной я не понимаю.

— Однако где вы нашли эту женщину? И с какой стати принимаете вы в ней такое участие? — не слушая его, перебила баронесса.

— Отыскал я ее в одном из самых гнусных притонов Сенной площади, а принимаю участие… Как вам сказать? Да просто потому, что жаль ее стало. Ведь нашел-то я ее пьяной, безобразной, голодной, оборванной, ну и вытащил из омута. Но, повторяю вам, главное дело не в ней; она тут вещь почти посторонняя. А хочется вам знать, зачем она у меня? Ну, это каприз мой, и только! Я ведь вообще склонен к эксцентрическим выходкам, а это показалось мне довольно курьезным. Вот вам и объяснение!

Но баронесса не приняла за чистую монету слов своего собеседника, хотя и показала с виду, что верит ему вполне. Душу ее терзали разные сомнения. Неприятнее всего было сознание, что какой-то слепой случай отдал ее прошлое в руки графу, и хуже всего в этом сознании являлась неизвестность — насколько именно она, баронесса, находится в его руках. Граф никогда не отличался особенной симпатией к Бодлевскому, хотя они и принадлежали к одной шайке, и эта тайная неприязнь начинала теперь беспокоить Наташу. Она ясно поняла, что необходимость поневоле заставляет ее быть в ладах с этим человеком, и даже отчасти подчиняться его воле, пока не измышлен какой-нибудь исход, который помог бы ей сделать графа вполне для нее безопасным.

— Так вы говорите, что дело Шадурских поправилось? — весело начал граф, закурив сигару. — Точно ли это правда? Откуда вы знаете?

— Из самого достоверного источника. Повторяю вам, сама объявила Владиславу сегодня утром.

— А вы его не ревнуете к ней? — усмехнулся Каллаш.

— Ревновать к денежной шкатулке?

— Ну а он вас не приревнует к старому Шадурскому?

Наташа только засмеялась в ответ.

— Ну а к молодому?