залу вопросительным и в то же время победоносным взором, и, словно купленную лошадь, стал разглядывать свой выигрыш во всех его статьях и достоинствах. — Ишь ты, сударь мой, — говорил он, хватая за талию ничего не понимавшую и словно бы вконец остолбеневшую девушку, — породистая дама, бельфамистого сложения, одним словом, почтеннейший мой, формулезная женщина.

— Какой масти? — кричал ему из толпы голос приятеля.

— Буланой, — откликнулся неизвестный остроумец.

— Жаль, что не вороная! Вороная ходче… Пашка, подлец, говорю, спрыски с тебя! Заказывай шинпанского!

— Могите! — хлопнул ладонью по столу сияющий Пашка. — Мадам! прикажите хлопушку пустить! Пущай наши молодцы угощаются!

— Хлопушу? — возразил приятель. — Нет, брат Пашка, врешь! Ты шестерик поставь. Полдюжины хлопуш на первый случай, чтобы на всю ивановскую проздравление было!

— Что ж, можно и шестерик, — развернулся Пашка, — при такой моей радости, согласен!.. Мадам, предоставьте молодцам нашим шестерик хлопуш, пойла, значит, эфтого самого. А вы, деликатес девица, милости просим со мною!

И он, захватив под руку Луизу, не повел, а почти потащил ее за собою из комнаты.

В темном коридоре успел только мелькнуть белый шлейф ее кисейного платья и исчез за дверью.

После этого ключница выпустила старого тапера из его заключения.

Полубольной, уселся он за рояль, и в шумном зале раздались веселые звуки фолишонного кадриля. Составились веселые пары, и поднялась пыль столбом от неистового топанья и отвратительно безобразных кривляний.

Около часу спустя из темного коридора раздался разгульный голос Пашки.

— Гей! Мадам! Шимпанского! Став две дюжины хлопуш! Запирай дверь, никого не пускай! За свой счет всю публику, значит, угощаем! Пущай все поют да поздравляют жениха с невестой!

Ящик с двумя дюжинами бутылок не заставил долго дожидать себя; стаканы налиты, и большая часть публики не отказалась от дарового угощения.

— Идут! идут! — махала руками экономка, вбегая в залу, и обратилась к таперу: — Живей марш играй! Einen feierlichen Zeremonialmarsch![514]

— Мит грос шкандаль![515] — подхватил голос неизвестного остроумца.

— Встречайте, господа, встречайте! Gratulieren sie doch das Paar![516] — в каком-то экстазе, размахивая лапами, обратилась Каролина к почтеннейшей публике.

И вот под громкие звуки торжественного марша откормленной утицей выкатилась в залу сама мадам-тетенька, с расплесканным стаканом шампанского в торжественно поднятой руке, а за нею гоголем выступал разгулявшийся Пашка, волоча под руку сгорающую от стыда и до болезненности истомленную девушку.

— Уррра-а! Браво! — громким, дружным криком пронеслось по зале.

Пашка раскланивался с комической важностью, не выпуская из-под руки своей живой приз.

А звуки фортепиано меж тем не умолкали.

Отец, не ведая сам, что творит, торжественным маршем встречал и приветствовал позор своей дочери.

Но вдруг эти громкие звуки неожиданно порвались на половине такта и умолкли.

Взоры тапера нечаянно упали на приволоченную девушку.

Это был удар молнии. Он оглушил и ослепил его. Старик не верил глазам своим — но нет, это не сон, это все въяве совершается, это точно она стоит — она, его Луиза, его дочь родная.

При неожиданном перерыве звуков все головы с невольным любопытством обратились в сторону тапера. Все видели, как мгновенно искривилось его лицо каким-то страшным, конвульсивным движением, как с онемело раскрытым ртом и расширившимися неподвижными глазами медленно поднялся он со стула, как протянул он по направлению к девушке свою изможденную, трепетную руку, как силился вымолвить какое-то слово — и вдруг, словно безжизненный труп, без чувств грохнулся затылком об пол.

Раздался отчаянный женский вопль, и в то же мгновение, вырвавшись из лап своего обладателя, Луиза бросилась к отцу и поникла на грудь его.

Почтеннейшая публика никак не ожидала такого оборота обстоятельств. Более благоразумные и более трусливые, предвидя скверную историю с полицейским вмешательством, торопились взяться за шапки и поскорее ретировались из веселого дома. Более любопытные и более пьяные, столпившись вокруг бесчувственного старика и бесчувственной девушки, решились ждать конца курьезной истории.

— В больницу!.. Скорее в больницу его!.. Вон отсюда!.. Дворников, дворников зовите!.. — метались из угла в угол экономка с тетенькой.

Явились дворники и потащили старика из залы.

Очнувшаяся девушка встрепенулась и, быстро вскочив с колен, в беспамятстве погналась вслед за ними.

Но ее вовремя успели схватить сильные руки экономки.

— Пустите!.. Пустите меня!.. Отец мой!.. Боже!.. Господи!.. Пустите, говорю! — вопила и металась она в беспамятстве, стремительно вырываясь из лап Каролины, на помощь которой подоспела и сама тетенька.

Двум против одной бороться было не трудно, и Луизу насильно увлекли во внутренние комнаты, откуда еще мучительнее, еще отчаяннее раздавались ее безумные крики. Наконец, вне себя от ярости, она стала кусаться и царапать их ногтями.

— Ach du, gemeines Thier![517] — гневно вскричала тетенька, — ты драться еще!.. Кусаться! Da hast du, da hast du![518]

И вслед за этим отчетливо раздались хлесткие звуки нескольких полновесных пощечин.

Расписка Луизы лежала уже в кармане тетеньки, и потому ей незачем было прикидываться теперь кроткой и нежной. Она вступила в свои настоящие, законные права над личностью закабаленной девушки.

— Жертва!.. Вот она — жертва вечерняя!.. — пьяно промычал неизвестный остроумец, нахлобучивая на глаза помятую в суматохе шляпу, и — руки в карманы, — шатаясь пошел из веселого дома.

XXVI

ФОТОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТОЧКА

— Боже мой, да это она… она! — изумленно прошептала княжна Анна, склонившись над роскошным альбомом своего брата и пристально вглядываясь в фотографическую акварельную карточку замечательно красивой женщины. — Брат, поди сюда! Бога ради, кто это такая?

— Баронесса фон Деринг, — ответил Каллаш, мельком взглянув на карточку. — Чем она тебя заинтересовала?

— Странное, почти невозможное сходство! — пожала плечами сестра. — Я вот и через двадцать лет как будто сейчас вижу эти черты, эти глаза и брови… Да нет, неужели бывают на свете такие двойники? Ты знаешь, на кого она похожа?

— А Бог ее знает… Сама на себя, полагаю.

— Нет, у нее был или есть двойник; это я знаю наверное. Ты помнишь у нашей матери мою горничную, Наташу?

— Наташу? — проговорил граф и, словно припоминая, сдвинул свои брови.

— Да, горничную Наташу. Такая высокая белолицая девушка… Густая каштановая коса у нее была — прелесть, что за коса!.. И вот точно такое же гордое выражение губ… Глаза проницательные и умные… Эти сросшиеся брови… Да, одним словом, живой оригинал этой карточки!

— А-а! — медленно и тихо проговорил граф, проводя по лбу ладонью. — Точно, теперь я вспомнил. Кажись, ведь она исчезла куда-то, совсем неожиданно?

И он нагнулся над карточкой баронессы.

— А ведь точно: ты права. Как смотрю теперь да припоминаю — действительно, большое сходство!

— Да