Когда в 1955 году Грузия отмечала 250-летие своего поэта-классика Давида Гурамишвили, в числе приглашённых был и Расул Гамзатов. К юбилею вышло несколько книг Гурамишвили. Последнюю, в переводе Николая Заболоцкого, Гамзатову прислал Ираклий Андроников вместе с приглашением на юбилей. Гамзатов читал знаменитого поэта, наслаждаясь его чудесным слогом, озаряясь светом, исходившим от поэзии большого мастера. И ещё он искал в его стихах описание Дагестана. Гамзатову хотелось лучше узнать драматическую историю Давида Гурамишвили, понять душу поэта, которого угораздило попасть в плен к горцам. Было это ещё в XVIII веке, пленённый князь был ещё молод, но свободу любил больше жизни. Он бежал, сначала неудачно, а затем, после многих мытарств, вышел к казачьей станице. Позже он ещё раз оказался в плену, уже в Магдебурге, после ранения на войне России с Пруссией. Вернувшись из второго плена, он поселился в своём имении в Малороссии. Уже многое было написано, но лишь на склоне лет Гурамишвили собрал всё в книгу «Давитиани», судьба которой оказалась сродни судьбе поэта. Книга переходила из рук в руки, пока не оказалась в лавке букиниста. На родине поэзия Гурамишвили была издана лишь в 1870 году, почти через сто лет после написания.

И вот — большой юбилей поэта, на который собирался Расул Гамзатов. Ситуация была непростая, отчасти двусмысленная: плен поэта у горцев, а теперь вот горец-поэт едет к нему в гости. Но подобные обстоятельства лишь придавали природному дару Гамзатова особый блеск, как вспышка молнии в грозовую ночь. Для него не существовало несовместимого, особенно когда дело касалось поэзии и Кавказа.

Ираклий Андроников, писатель, литературовед и неподражаемый рассказчик, вспоминал:

«В Тбилиси съехались представители нашей многоязыкой поэзии, в Театре оперы и балета шло заседание, поэты читали свои переводы, стихи, произносили речи о дружбе. Слово было предоставлено Расулу Гамзатову...

Он вышел на трибуну и, обращаясь к залу, сказал:

— Дорогие товарищи! Разрешите мне приветствовать и поздравить вас от имени тех самых леки — лезгин, которые украли вашего Давида Гурамишвили!

По залу побежал добрый хохот.

— Дело в том, — продолжал Расул, хитро улыбаясь, — что с нами произошла неприятная историческая ошибка: мы думали, что крадём грузинского помещика, а утащили великого поэта. Когда мы осознали эту неловкость, мы очень смутились. Но это произошло только после Великой Октябрьской революции...

Дорогие товарищи! Давид Гурамишвили жестоко отомстил нам! Мы держали его в плену только два года и всё же кормили — солёным курдюком. А он забрал нас в плен навсегда. И угощает стихами... А теперь разрешите поговорить с человеком, который находится здесь и не понимает происходящего...

Он повернулся к портрету:

— Дорогой наш друг, великий Давид Гурамишвили! Ты умер в слезах, когда враги мучили твою бедную Грузию. Ты отдал свою рукопись чужим людям и даже не знаешь, попала ли она на твою родину. Ты ничего не знаешь, бедный человек, что случилось за это время, какая слава пришла к тебе, как дружат теперь наши народы, и леки — теперь добрый — качает грузинских детей...

Он говорил то, что всем нам известно, о чём говорилось и на этом торжественном вечере. Но оттого, что эту речь произносил дагестанский поэт и она была обращена к портрету человека, который действительно не знал всего этого, речь обрела черты высокой поэзии и глубоко взволновала притихший зал.

Видя такое необычайное действие слов своих, Расул Гамзатов снова обратился к аудитории:

— Дорогие товарищи, я очень люблю Давида Гурамишвили. Но ещё больше мне нравятся сидящие в этом зале грузинские женщины и девушки!

Эта речь имела необыкновенный успех. И на другой день Расул Гамзатов стал в Тбилиси человеком таким же любимым и популярным, каким является всюду, где его видели, знают и любят.

Но речь, как я вижу, не прошла для него бесследно. Она отразилась в стихах Гамзатова, посвящённых дочери его друга — поэта Ираклия Абашидзе, отразилась в стихах, обращённых к грузинским девушкам:

...Припомнив стародавние обиды,

Вы нынче отомстили мне сполна

За то, что вас аварские мюриды

В седые увозили времена.

Как вы со мной жестоко поступили:

Без боя, обаянием одним,

Мгновенно сердце бедное пленили

И сделали заложником своим[52]».

На этом празднике поэзии было уже не понять — то ли горцы пленили грузинского поэта, то ли поэзия Гамзатова пленила Грузию.

Ираклий Абашидзе был давним другом Расула Гамзатова и отзывался о нём так:

«Вечно взволнованный, непоседа — именно таким был (и всегда должен быть) Расул Гамзатов. Я не могу сейчас его представить иным, так же как не могу представить иной горную реку Андийское Койсу.

Расул Гамзатов на трибуне блещет острословием...

Расул Гамзатов — неутомимый собеседник в кругу друзей-литераторов...

Расул Гамзатов — громко смеющийся в московских издательствах...

Расул Гамзатов — лихо пляшущий лезгинку...

Расул Гамзатов — возмутитель спокойствия московских гостиниц».

ДОЧЬ

В марте 1956 года в семье поэта случилось долгожданное событие — родилась дочь Зарема. Горцы мечтают о рождении сыновей — наследников, воинов, защитников. Но в жизни порой оказывается, что дочери становятся ближе, остаются рядом, а сыновья — всё дальше и дальше.

Впервые увидев свою дочь, растроганный отец почувствовал, что это и есть чудесный подарок судьбы. Он уже не мог думать о чём-то другом, а улыбающаяся во сне дочурка, сама не зная того, его как-то особенно вдохновляла. Счастливый поэт назвал новую поэму — «Зарема» и написал её от лица дочери:

Был он просто добрым горцем,

Был он просто молодцом,

Был он просто стихотворцем,

А теперь он стал отцом.

И поэт к орлиным кручам

Сердцем рвался оттого,

Что меня признали лучшим

Сочинением его[53].

После поэмы «Зарема» продолжилась и детская тема. В том же году вышла книга Расула Гамзатова «Мой дедушка».

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ

Тем временем страна мучительно выходила из политической комы.

Для укрепления своей власти Хрущёву было необходимо избавиться от всех влиятельных сподвижников Сталина. Сделать это сразу было трудно, но можно было попытаться выбить из-под них политический фундамент.

Недавняя амнистия освободила уголовников и прочих преступников, но почти не коснулась политических заключённых, опасных для прежнего режима. Теперь выпускали и их. Если они и не были