Шрифт:
Закладка:
Сегодня я как обычно носился от места к месту, преимущественно на мануфактуре, раздавая указания и, по мере возможности, общаясь рабочими и узнавая, как у них дела. Я стал делать так относительно недавно. Эта мысль вообще пришла ко мне случайно, когда, задержавшись возле одного из кузнецов чуть дольше обычного, я заметил, что тот стал работать заметно усерднее и с нескрываемой улыбкой на лице. Вот и сейчас, во время ежечасного десятиминутного перерыва я общался с одним из рабочих сборочного цеха, который ушёл на этот самый перерыв на три минуты позже абсолютно осознанно, в очередной раз проверяя качество собранного кремневого замка. Он был вовсе не обязан этого делать и, когда я спросил у него, почему это он проявил такую дотошность в ущерб себе, немолодой крестьянин удивил меня до глубины души.
— Так ведь, господин-командир, — Это обращение я ни разу не вводил. Оно как-то само закрепилось за мной в обществе рабочих-ополченцев и сейчас что-то менять было бы не то чтобы проблематично. Просто мне самому такой вариант от чего-то очень правильно. — Я ж сам в ополчении нашем славном состою. И с ружья с таким же замком стреляю. Вельми хорошая вещица, то верно. — Мужик по привычке провёл рукой по месту, где ранее наверняка была густая борода, но, не обнаружив её на месте, вместо этого пригладил усы. — Однако ж ежели вдруг когда супротив татей каких в бой идти, а замок энтот, что я не углядел и не так собрал, у родом со мной стоящего и заклинит? А ежели не токмо у него, но и многих других? Вона как на учения то по началу ходили, так почти у каждого к десятому выстрелу пружина соскакивала. — Я припомнил первые совместные учения. И вправду, тогда не то что к десятому, порой и к пятому выстрелу механизм нуждался в пересборке. А у первых ружей ещё и крышка механизма намертво прикручена была. Так, что без инструмента не откроешь и не помнишь ничего. С тех пор боковые крышки механизмов стали делать легко съёмными, одной рукой при желании можно открыть. А после сборки из ружья делают не один выстрел, как раньше, а десять. И только если без проблем эти десять выстрелов оно отстреляет, тогда его на склад и отправляют. И на учениях отдельно ополченцев учили тому, как быстро, прямо на поле боя, починить механизм, если поломка несущественная.
— Молодец. — Кивнул ему я. — Приказываю отдыхать тебе ещё десять минут. За справный труд и заботу о воинской годности ополчения.
— Служу Отечеству! — Не громко, но четко сказал он. Вообще ополченцы не обязаны отвечать также, как и гвардейцы. Однако многие из них, даже из немолодых мужиков, завороженно смотрели на чудных пацанов, которые и стреляют и бегают и перестраиваются гораздо лучше них. И подражали им, конечно, не без этого.
День гвардейцев же давно перестал состоять лишь из тренировок на силу, выносливость и точность. Теперь как минимум половину всего дня они не махали саблями, не кололи штыками и не стремились к рекордным и пока едва достижимым четырём выстрелам в минуту. Вместо этого они учились. Где-нибудь и как-нибудь. То я, то Макс, то Жак с Оскаром, который наконец стал переходить с немецкого на русский, все мы как минимум пол часа в день (а зачастую и больше) уделяли гвардейскому отряду, обучая, по мере своих сил, математике, логике, химии, физике тактике и стратегии, базовому латинскому, немецкому и французскому языкам. В общем, потихоньку вытачивая из них образованных людей, а не просто головорезов.
— Командир! — Окликнул меня с другого конца цеха Иван. Лейтенант быстрым шагом спешил ко мне с явно срочными новостями. Иначе бы он не стал срываться на бег и звать меня, находясь так далеко. В последнее время я стал уделять внимание ещё и этическому воспитанию гвардии. Таким простым правилам, как, например, что офицеры не бегают вне тренировки. Потому что в мирное время это вызывает смех, а в военное — панику. А все они, по сравнению с ополченцами — именно офицеры, которыми вторые восхищаются и которым подражают.
— Докладывай, лейтенант. — Спокойно сказал я, когда мы встретились.
— Сотник Григорий прибыл.
— Как? — Удивился я. — Сегодня же только вторник. — И правда странно. Григорий не всегда по воскресеньям мог являться на всеобщие учения со своей сотней, а уж в будние дни… В последнее время так вовсе он не появлялся, поскольку по городу прошла новая волна слухов о судьбе Отечества, которые умело ловил и впитывал, как губка, Лаврентий, мой личный Берия, и которые так странно совпадали с волнами репрессий среди полковых офицеров, доходивших пару раз даже до сотников. Воевода продолжал ставить угодных себе людей. И чего это он так всполошился? Наверное, беспокоится о том, чтобы во время какой заварушки рядом с ним были только верные люди. Ну, это дело правильное.
— Он один прибыл. Говорит, код «Чëрный»… — Тяжело сглотнув, буркнул Иван. О том, что такое «код 'Чëрный»«, знали немногие. Он, как командир гвардии, Максим, как мой ближайший сподвижник, сотник Григорий и Лаврентий, как самые оперативные информаторы. И принёс мне эту новость именно Григорий. Ну да, до народа такое доходит с небольшим запозданием, поэтому не удивительно, что Григорий узнал об этом раньше Лаврентия. Код 'Чëрный» значит только одно. Царь умер.
Царь умер, а это означает лишь одно. В скором времени, наверняка, начнётся какой-то треш. А может и не начнётся. Вот соберутся умные бояре в Москве, созовут какой-нибудь там земский собор и выберут царя из другой династии. А может просто другого Рюриковича. Благо их по
