затаила дыхание: еще движение, и я сорвусь в пропасть, поддавшись соблазну.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Ферн убрал руку и чуть отстранился – сразу же стало холодно, захотелось вернуться в тепло, и я вцепилась в одеяло, чтобы сдержаться. Хриплым низким голосом, который отозвался у меня в животе, он сказал:

– Ты сойдешь с ума, сидя тут взаперти. Давай вечером сбежим. – Сердце подскочило, и я крепче сжала руки, а Ферн, отодвинувшись, договорил: – Потренируешься принимать теневую форму.

– Я…

– Подумай. Я зайду за тобой ближе к закату.

Он коснулся моего плеча и, быстро встав, направился к выходу. Я едва нашла в себе силы, чтобы попросить:

– Ты можешь никому не рассказывать, что мне стало плохо?

Ферн замер у самой двери и, повернув голову, сказал:

– Когда я поднял тебя в квартиру, в гостиной были Нейт с Кинном. Так что они знают.

Кинн видел меня на руках у Ферна?.. Мое сердце сжалось, и я пробормотала:

– Ясно… Тогда можешь хотя бы не говорить про Кьяру?

– Как скажешь.

Помедлив, он вышел, а я просидела несколько минут, смотря перед собой невидящим взглядом.

Что происходит между нами? Это словно наваждение…

А Кинн? Я его так и не видела – с того дня, как… как научилась перевоплощаться. Что с ним, о чем он думает? Сегодня мне не только не удалось договориться с Глерром о карте – я умудрилась потерять сознание в самый неподходящий момент и оказалась в объятиях Ферна…

Я встряхнулась, выпуталась из-под одеяла, собираясь умыться, и тут почувствовала в кармане что-то плоское. Вспомнив о рисунке Тиши, я осторожно достала его и развернула.

Это был натюрморт, сделанный простым карандашом. Судя по всему, девочка срисовала наше с Тайли чаепитие: на круглом столике стояла ваза с пышными шарами веллер, а рядом с ней, на переднем плане, вазочка с яблочными дольками, присыпанными сахаром, и чашка на блюдце. В чашке плавал одинокий лепесток, упавший с цветка.

Целую минуту я рассматривала рисунок, удивляясь, как Тише удалось так точно передать сходство. В то же время ко мне вернулась тревога, которую я почувствовала при виде ее остальных работ. Может, дело было в темной штриховке или еще в чем-то, но мне не хотелось вешать этот рисунок на стену, и, сунув его в нижний ящик тумбочки, я вышла из комнаты.

Когда ближе к вечеру в дверь постучали, я уже извелась от нетерпения: весь день меня преследовали тягостные мысли, и хотелось вырваться из круга бесплодных размышлений. Бросив взгляд в зеркало и убедившись, что новое – чистое, но неизбежно мятое – платье сидит хорошо, я подошла к двери. И замерла, когда из-за нее раздался приглушенный голос Кинна:

– Вира? Как ты себя чувствуешь?

Мои щеки вспыхнули, и я задрожала: я поняла, что соскучилась по Кинну, но одновременно мне было так стыдно, что захотелось провалиться под землю.

– Вира?..

Я собралась с силами и ответила:

– Мне… мне уже лучше.

После краткой паузы Кинн спросил:

– Ты хочешь есть? Что-нибудь принести?

– Нет, спасибо. Я не голодна. Воды мне пока достаточно.

На этот раз молчание было долгим, мучительным – я даже засомневалась, что Кинн еще там, – и наконец он сказал:

– Береги себя.

Я расслышала за дверью шаги и поняла, что он ушел. Сжав запястье с браслетом, я почувствовала, как меня разрывает на части – мне хотелось остановить Кинна и всё ему объяснить, но страх обездвижил меня: что я скажу? Как посмотрю в глаза после всего произошедшего?

И я осталась стоять на месте.

Когда через несколько минут в дверь снова постучали, я в смятении отшатнулась от нее.

– Вира?

Это был Ферн. Судорожно выдохнув, я слабо ответила:

– Сейчас…

Перед тем как открыть, я подумала, что, наверное, откажусь с ним идти, сославшись на плохое самочувствие, но при виде Ферна эта мысль исчезла.

Он тоже приоделся: в новую темно-зеленую рубашку и черные штаны. Рукава рубашки по его обычаю были закатаны, обнажая предплечья.

– Идешь?

– Д-да… – Я осознала, что слишком долго на него смотрю, и покраснела от смущения.

По губам Ферна скользнула улыбка.

– Тогда пойдем.

Входную дверь уже закрыли изнутри на ночь, поэтому он предложил выйти через черный ход. Пока мы шли через столовую, до нас донеслись голоса из музыкальной гостиной, и мое сердце лихорадочно забилось: а что, если сейчас оттуда кто-нибудь выйдет? Но в кухню мы попали никем не замеченные, а оттуда выбрались на узкую полутемную лестницу с крутыми ступенями. Где-то посередине я запнулась и едва не упала, но Ферн подхватил меня и, спускаясь дальше, держал за руку, отчего мое сердце застучало еще сильнее.

Когда мы вышли из дома, он, не отпуская меня, кивнул на окна гостиной, лукаво улыбнулся и шепнул:

– Бежим!

Это было так неожиданно и по-детски, что, когда мы пробежали через неширокую площадку двора и ворвались под арку, я уже задыхалась от смеха. Глаза Ферна блестели, и он довольно сказал:

– Я знал, что в тебе есть авантюрная жилка.

Его слова отозвались в груди приятным теплом, и, когда он потянул меня за собой, явно намереваясь держать за руку и дальше, я послушно пошла следом. Дворами и проулками мы добрались до границы западной части Квартала, как раз когда по ту сторону канала загорелся световой щит Альвиона.

Только теперь Ферн отпустил меня. В его глазах еще плясали искорки веселья, но голос зазвучал серьезно:

– Ты уже получила свою теневую форму, поэтому больше не надо поглощать Теней. Первый раз – это своего рода инициация, а потом можно просто перевоплощаться. Если удержишься.

Новость о том, что больше не придется касаться Теней, неимоверно обрадовала, но от меня не укрылась оговорка Ферна:

– Если удержусь?

Он моргнул, и веселье в его глазах потухло.

– Может, не сразу, но тебя потянет снова повторить это.

– И снова пережить теневую лихорадку? – с недоверием переспросила я. – Нет! Это…

Ферн отвернулся, и в свете альвионского щита его профиль приобрел резкие черты.

– Многие зарекались… говорили, что уж лучше жить впроголодь, чем питаться Тенями. – Он опустил голос: – Но никто не удержался. И не из-за голода, нет. Просто Тени… порождают другой голод.

Мою душу кольнуло тревогой.

– Почему ты не рассказал об этом с самого начала?

Ферн поднял брови.

– А ты бы меня послушала? – Я не нашлась что ответить, а он продолжил: – Я сделал всё, чтобы ты передумала. Но, похоже, упрямство – это у вас семейное.

Я смутилась.

– Прости, я знаю… Наверное, ты прав. Я бы не передумала.