— Виталий Иннокентьевич, вы мешаете мне работать, — холодно ответила девушка.

* * *

В мазанке — небольшом домике с белеными стенами, куда Чикатило привел так и оставшуюся для него безымянной шалаву — было прохладно. Мужчина вошел, нашарил на стене выключатель, щелкнул, зажглась тусклая лампочка под потолком. Он хотел пошутить — да будет свет. Но девица смотрела так деловито, что шутить расхотелось.

— Заходите, — пригласил он.

Шалава вошла следом, оглядывая скудно обставленную комнатенку — топчан с пестрым покрывалом, старый стол, деревенский шкаф в углу. Пренебрежительно присвистнула.

— Ничего себе обстановочка! От бабки-ежки избушка осталась?

Она обидно рассмеялась.

— Вам-то какая разница? — буркнул под нос Чикатило, торопливо задергивая занавесочку на небольшом окне.

— Да что ты все суетишься? Расслабься, дурачок. Скоро все будет. И перестань мне выкать, я тебе шо, учительница, шо ли?

Чикатило запер дверь, отпер шкаф и повернулся к шалаве.

— Нет, не учительница. Ты — ученица. Раздевайся и надевай вот это…

И он протянул ей школьную форму…

В тот раз у него ничего не вышло. Не было того возбуждения, которое вызывало прикосновение к девичьей груди Тани Глагольцевой. И отсутствие трусиков под школьным платьицем не взволновало. Девица была вульгарной, нагловатой, она точно знала, чего от нее хотят, знала, что будет. В ней не было ни растерянности, ни невинности, ни страха. Только расчет.

Голый Чикатило с всклокоченными волосами сидел на кровати со страдальческим выражением на лице. Шалава в школьном платье звонко хохотала, убивая последние остатки желания.

— Ой, я не могу… Линейкой померять… Ну ты, дядя, и выдумщик! Теперь понятно, почему тебе бабы не дают…

— Заткнись! — процедил клиент.

— А то шо? После уроков меня оставишь? В угол поставишь? — девица резко перестала смеяться и посмотрела на него с брезгливостью. — Извращенец ебанутый… Шо, не стоит на нормальных, красивых баб? А шо так?

Она стянула с себя школьную форму, провела руками по загорелому, с белыми следами от купальника, телу, словно предлагая ему себя.

— Во, погляди какая… А?

Чикатило отвернулся.

— Уходи… те… — проговорил едва слышно.

— Та ясен-красен, шо уйду, — шалава принялась одеваться в свое. — Но деньги не верну.

— Просто уходите…

Девицу не пришлось просить дважды. Она быстро, ловко и умело оделась, достала из сумочки пластинку жвачки, закинула в рот.

— Ну, бывай здоров… дядя!

И вышла из мазанки, хлопнув дверью.

Чикатило долго смотрел на дверь, затем боком, словно паук, сполз с топчана, подобрал брошенную школьную форму, жадно прильнул к ней лицом, втягивая носом едва уловимый запах дешевых духов и женского тела. Он прижал ее к себе, навалился на топчан, подмяв форму под себя, и конвульсивно задергался всем телом, словно под ним была живая женщина.

* * *

В кабине Ковалева собрались обе группы. Формально шло совещание, в реальности же происходящее более всего походило на театр одного актера. Некрасов прохаживался вдоль стола и говорил в своей обычной барской манере.

— Теперь о вашем убийце. Во-первых, он один.

— И зовут его дьявол, — мрачно подал голос Липягин. — Да, вся область про это говорит.

Выступающий не отреагировал, спокойно пропустив подначку мимо ушей.

— Ваш убийца не черт с рогами. Он живет где-то рядом с вами. Живет, как все. Работает, как все. Любит борщ с салом. Футбол смотрит, за киевское «Динамо» болеет.

— Почему за «Динамо»? — поинтересовался Ковалев.

— Ну, может не за «Динамо», а за московский «Спартак», — отмахнулся Некрасов. — Речь не об этом. Важно другое: он — как все. Простой человек, понимаете?

Полковник демонстративно обидно усмехнулся:

— Просто человек, Евгений Николаевич, детей не режет. Это не человек, это дикий зверь.

— Извините, товарищ полковник, но вы сейчас неправы. Никакой зверь не станет убивать себе подобных без видимой причины. Никогда. Он — человек.

— Вы хотите сказать, что советские люди… — начал Ковалев, но Некрасов не дал ему закончить.

— Бросьте глупости говорить, — бесцеремонно оборвал профессор, едва ли не впервые допустив оттенок раздражения в голосе. — Я ничего не хочу сказать про советских людей. Я пытаюсь донести до вас простую мысль: ваш убийца — ничем не выделяющаяся личность. Готов спорить, что вы никак не отличите его среди сотни обыкновенных граждан. Он обычный, он не выделяется. Скорее даже наоборот: он может быть человеком, располагающим к себе или вызывающим сочувствие. Если бы было иначе, жертвы не шли бы с ним на контакт.

— А если вы неправы? — спросил внимательно слушавший его Кесаев.

— Если бы я был неправ, вы бы давно поймали своего преступника, — уверенно ответил Некрасов. — Я подготовлю вам предварительное заключение завтра в письменном виде.

Часть V

* * *

История с мазанкой и проституткой на мужском фиаско Чикатило не закончилась, она имела печальное продолжение. Пару недель спустя у школы две ученицы играли в классики. Одну из них звали Лена Закотнова. Уроки уже закончились, на асфальте валялись портфели, но разговор у девочек шел совсем не об уроках.

— Врешь ты все! — звонко кричала подружка Лене, продолжая прыгать по расчерченному мелом асфальту.

— А вот и нет, — сердилась Лена.

— А вот и да!

— А вот и нет!

— А вот и да! Я твоего дедушку знаю. Его не Андреем зовут.

— А дедушка Андрей мне не родной дедушка, — спорила Лена. — Он просто мой знакомый дедушка.

— Врешь! Не бывает так, чтобы чужие дедушки жвачку дарили, — уверенно сказала подружка.

— А вот и бывает!

— А вот и не бывает! — поддразнила школьница.

— А вот и бывает! Дедушка Андрей, если хочешь знать, может мне сто тыщ жвачек подарить.

— Так чего ж не подарит? — подловила Лену подружка.

— А он их с собой не носит. Говорит: «Заходи в гости, тогда подарю».

— Станет он тебе просто так столько жвачек дарить? — очень по-взрослому сказала подружка и посмотрела на Лену как на наивного ребенка.

— Станет. Ему самому не нужно, — привела школьница последний аргумент. — Он же дедушка, у него зубов, чтобы жевать, нет.

— Так чего ж ты к нему в гости не пойдешь?

— А вот и пойду! — уверенно сказала Лена и сделала последний прыжок.

Если бы подружка знала, к чему подталкивает Лену…

* * *

В кабинете стояла рабочая атмосфера. Некрасов писал заключение, Витвицкий и Овсянникова возились с документами. Капитан нет-нет да поглядывал на сидящую в стороне Ирину. Старший лейтенант же вела себя так, будто они вовсе не знакомы. Такое показное дистанцирование доводило Виталия Иннокентьевича до исступления. Он готов был повиниться, раскаяться, попросить прощения, но представления не