По радио мисс Пикс сказала:

– По моей команде, дамы. – Мгновение спустя, убедившись, что все мы уже находимся там, где нам и должно, велела: – Начали.

Я нажала на кнопку, и моя машина выпустила струю цветного дыма одновременно с остальными, а каждый из нас последовал по заранее определенной дуге, проходя мимо других самолетов в сложной хореографии, разработанной для того, чтобы избежать турбулентности от скользящих потоков друг друга.

Вскоре позади нас красным дымом на фоне серебристого неба оказалось выписано слово «МАРС».

Я закончила последний взмах буквы «М» и оглянулась через плечо. За спиной у меня за красным туманом лежала земля. Мой угол зрения совершенно не позволял прочитать все слово целиком, но я убедилась, что все наши отдельные штрихи связаны воедино.

Разрази меня гром, мы были воистину хороши!

Я снова обратила свой взор вперед, и тут мой самолет напоролся на птицу.

Затем в меня врезались еще три, и мимо с мясистыми глухими ударами пронеслись перья и ошметки плоти. Лобовое стекло немедля покрылось кровавой кашей, и мне удалось хоть что-то разглядеть перед собой лишь после того, как я пригнулась и даже наклонила голову в сторону, но, клянусь богом, я все же не отстала от своих товарищей по группе.

Вероятно, именно из-за моего положения в кабине я и не заметила на приборе стремительного падения уровня охлаждающей жидкости. Или повышения температуры двигателя. Или густого темного дыма, вырывающегося из задней части моего самолета, который, правда, немедля смешивался с красным, бутафорским.

Я полагала, что удары птичьих тел все же серьезно не повредили мой самолет, но полагала я так напрасно, поскольку, должно быть, одну из птиц все же засосало в радиатор, и ее тушка перебила патрубок. Вскоре двигатель перегрелся, и его заклинило, а что уж там именно послужило причиной, принципиального значения в ту минуту не имело. Принципиально было лишь то, что двигатель заглох и пропеллер перестал вращаться.

Мой самолет был направлен прямо вверх, а двигатель перестал давать тягу. Последовал момент нулевой гравитации.

Затем над головой промелькнула земля. То был первый виток зарождающегося вращения.

Затем вращение началось всерьез.

Желание немедленно дернуть на себя штурвал было неистовым, но я отлично понимала, что такое действие непременно меня убьет. Самолет снова перевернулся. Перед моими глазами промелькнуло небо. Затем – земля. Затем – ярмарочная площадь, которая и осталась предо мной, но принялась неистово, словно игрушечная юла, вращаться. Мимо моего лобового стекла пронеслись клубы красного и черного дыма, смешанного с кровью птиц.

Нарастающее ускорение прижало меня к правому борту кабины и выдавило воздух из грудной клетки. Вращение в правую сторону. Я резко, до упора крутанула штурвал влево – в сторону, противоположную вращению.

В глазах у меня потемнело. Мышцы рук налились обжигающей тяжестью, я же напрягла их пуще прежнего.

Черт возьми, я четко знала, как выйти из штопора. Доводилось и прежде. Главное – не поддаваться панике! Но земля все неуклонно приближалась и приближалась, а бороться со штурвалом становилось все тяжелее, но я твердо держала его максимально вывернутым против часовой стрелки.

Вращение самолета вокруг продольной оси ощутимо замедлилось, но нос его был по-прежнему нацелен в землю. Самолет, не снижая скорости, пикировал. Стекло передо мной было беспросветно измазано перьями и птичьей кровью, но в моем распоряжении тем не менее были приборы. Согласно их показаниям, высота все еще была достаточной, чтобы, выпрыгни я, купол парашюта успел наполниться воздухом, но, клянусь богом, пока у меня еще остается хоть малейший шанс, я его не упущу и позаимствованный мною самолет разбивать не стану.

Сделав глубокий вдох, я дернула штурвал на себя, намереваясь вывести самолет из пике. Немедленно на меня навалилась перегрузка, зрение мне почти отказало, а штурвал попытался выдернуть мои руки из плеч. Мне следовало либо держать его мертвой хваткой, либо бросить самолет на произвол судьбы.

Я выбрала первое. В голове пронеслось:

«Я. Сделаю. Все. Как. Надо».

Сделаю как надо, и точка!

Поскольку отключиться сейчас было совсем некстати, я напрягла мышцы ног и живота, заставляя кровь при нарастающей перегрузке хотя бы частично вернуться в мозг. Я не сводила глаз с приборной панели, полагая, что таким образом вовремя определю, когда вернусь к прямолинейному движению.

Так оно и произошло, и я, слегка оттолкнув от себя штурвал, полетела параллельно земле. Мое зрение мало-помалу прояснилось, и я наконец-то сделала полный, глубокий вдох.

Мне нужно было еще приземлиться, но даже с ограниченным обзором и отказавшим двигателем это не было слишком сложной задачей.

Я различила невдалеке взлетно-посадочную полосу.

«Мустанг» был чертовски хорошим планером, а запас высоты у меня был пока вполне приличным. Я пролетела над полосой, затем развернулась, облетела ее по неширокой дуге, опять развернулась и теперь уже зашла на посадку. Тут я попыталась сбросить скорость, но закрылки из-за повреждений, нанесенных птицами, оказались бесполезными. Пришлось совершать воистину экстренную посадку.

Я посмотрела направо и налево и, используя незапятнанные участки лобового стекла, оценила свое положение относительно земли, а та вдруг поднялась мне навстречу, и я немедля и что было мочи нажала на педаль тормоза, блокирующего колеса. Скорость была весьма значительной, и самолет принялся подпрыгивать несколько более рьяно, чем мне того бы хотелось, но я умудрилась остановить его в самом конце взлетно-посадочной.

Теперь его следовало отбуксировать в сторону, а затем уж осмотреть двигатель.

Из меня вдруг непроизвольно вырвался нервный смешок.

Птицы. Чертовы птицы! До чего ж я их ненавижу!

Но следует признать, что им-то пришлось куда хуже, чем мне. Ведь я-то как-никак все же жива!

Отодвинув подвижную часть фонаря назад, я поднялась, и тут над моею головой, все еще сохраняя безупречный строй, пронеслись «Мустанги».

Очевидно, что пилоты «Мустангов» на время очистили небо, давая мне максимум возможностей для успешной посадки, но сейчас должны были и сами приземляться.

Я находилась в самом конце взлетно-посадочной полосы и помехой им послужить уж никак не могла.

Ведь так?

Я посмотрела через плечо, чтобы удостовериться.

Взлетно-посадочная оказалась забита людьми – к моему самолету бежали операторы, репортеры и просто любопытствующие. Бежали все. Я помахала им из кабины, давая понять, что цела и невредима и помощь мне вовсе ни к чему, а им выбегать на полосу не следует.

Горло мне сдавливал ремешок летного шлема, да сдавливал так, что я едва могла дышать. Я принялась возиться с замком ремешка, но мои перчатки для такой операции оказались слишком толстыми и дубовыми, да и снять их мне тоже сразу не удалось.

– Миссис Йорк, миссис