Шрифт:
Закладка:
— Чего и примчалась? Досыпала бы. — Он рассматривал её без всякой любви.
— Ребёнка жду. Твоего. И буду рожать, — выпалила она, — будешь многодетный отец.
— От меня? Ты уверена? Проверяла это?
Ксения задохнулась от обиды.
— От кого бы и ещё?
— Я за тобой не слежу. Ты мне никто. Может, и тот, малость присыпанный африканским шоколадом, стебель-кипарис Рамон. Или Каменобродский. Мало ли чьей наездницей ты была.
— Гад, — прошептала Ксения, — у нас с Рамоном не было секса.
— Да видел я, как ты с ним побрела в дружеской связке в лес.
— Мы гуляли по берегу озера. Мы просто утешали друг друга. Обнимались и плакали. Рамон же дитя по сравнению с тобой. Он не умеет так быстро переключаться. Да! — закричала она, — и всё бы было, захоти он. Но он не смог. Он любил эту трафаретную матрёшку!
— Ты ревновал? — спросила она, успокаиваясь. Из-за беременности настроение галопировало с непостижимой быстротой, то подбрасывая вверх, то сбрасывая вниз.
— Нужна ты мне.
— Чего и примчался? — Ксения скинула белую шубку. Платье мерцало веточкой на груди. На веточке снежная птица клевала ягодки, словно бы мерцающие от инея. Ткань не скрывала грудь. Он уставился в это место, глядя на сильно увеличенные молочные железы. Срок был уже порядочный. Прикоснулся к веточке, к ягодкам из настоящих жемчужин, к лепесткам, усыпанным искусственным инеем. Платье было новогоднее. И они вдвоём с мамой сидели под ёлкой, встречая Новый Год в личном женском одиночестве. И это был плохой знак. Плакать им теперь целый год в одиночестве…
Ксения положила его руку к себе на живот, и он не отвёл этой руки. Ребёнок шевельнулся, стукнулся в ней, заиграл, будто приветствуя недостойного отца.
— Он будет Космомысл. Это мальчик. Генетический анализ нужен? Могу и принести. Но не принесу. Тебе зачем? Всё равно это будет только мой сын.
— Почему Космомысл? — спросил он, гладя живот. Получалось, что и ребёнка, и её, Ксению. Их обоих.
— Он будет родоначальником новых людей. Будет жить на другой планете, будет лучше, чем мы, счастливее и добрее. Мои дети будут у тебя самые красивые. Талантливые. Только от любви рождаются талантливые люди. Любовь же дается Богом, люди часто отвергают её, и это и приводит к тому, что мир перенаселён никчемными людьми. Любовь ничего общего не имеет с человеческим своеволием.
— Может, у тебя не любовь, а как раз своеволие…
Ксения не слушала, она научилась закрывать уши, потому что ребёнку вредны его глупые и жестокие слова. Она принялась за ягоды. Он выхватывал их из её губ, едва она их касалась, и ел сам, плюясь косточками на мамин диван и пол.
— Ну, ты и поросёнок немецкий! А мама скажет, что ты русиш поросёнок, как пить дать.
— Потом робот настрою на уборку, — и он мягко, но властно положил её навзничь, расстегивая верхние пуговки-бусинки её платья
— Я хочу в большую мамину постель, — сказала Ксения, — играть в ягодки. Я соскучилась, — по-хозяйски она прошла в мамину спальню, на ходу раздеваясь и ничуть не стесняясь перед ним за изменившуюся фигуру…
Возврат из прошлого на грешную Землю
Даже спустя годы, она помнила все свои ощущения от той любви. Потому что в этом принимал участие не рождённый ребенок, которому так и не дали родиться… Беременность притупляла остроту любви, но наполняла глубинным и особым счастьем единения, её, будущей матери, с ним, будущим отцом. Но этого будущего не случилось. Всё стало и осталось ужасным и уже неисправимым прошлым…
После разговора с Лорой в кафе на крыше небоскрёба, Ксения опять болела своим страшным и неотменяемым прошлым, периодически заливающим её как застарелая болезнь. И даже не болезнь это была, а она сама исторгала из своих бездонных мученических недр безмерную эту муку, накрывающую её всю целиком. И от неё нельзя было сбежать, как и от себя. Нельзя было купировать, как купируют проявления болезни. Можно было стереть только с собою вместе.
— Я все равно тебя дождусь, — говорила она. — Не здесь, так в другой жизни.
В том, что жизнь даётся им как опытный шанс, Ксения не сомневалась, как и все неудачники, хватаясь за веру, что будет и другая жизнь, где ей всё позволят начать сначала, и где всё сбудется у неё с ним. И Лоре, поскольку для неё Рудольф также являлся неудачной пробой, ей тоже будет дан повторный шанс — всё начать с другим. Счастливо. И уже тогда навеки. А если нет, то какой и смысл в подобной жизни? Что же Бог дал марать чистый и единственный лист судьбы им, неумехам, без возможности всё потом исправить? После вкушения горчайших плодов своих ошибок, своих падений, своего бродяжничества совсем не туда и не с теми.
«О нет»! — возражала вдруг ставшая строгой мама, — «и не мечтай о повторном шансе. Исправлять будешь тут, на Земле, в процессе жизни, предопределённой тебе. И твоя жизнь изменится только тогда, когда ты изменишься сама. Будешь уклоняться и дальше в сторону от Благого Промысла, будешь и дальше плодить несчастья для себя и окружающих тоже».
«И как я Его пойму? Этот твой Промысел»?
«Промысел не мой. Он Божий. А чтобы Его понять — надо открыть себя навстречу Богу, вслушаться в то, о чём Он Сам говорит с тобой в особые минуты. Когда ты наедине со своими мыслями, когда ты засыпаешь, прислушайся, обрати внимание на образы, воспоминания, которые посещают тебя. На таинственный диалог, который ведёт твоё сознание с твоим же подсознанием».
«Это схоластика, мама! Я не понимаю, что это — Промысел! Это совесть? Но я ни в чём не виновата. Только в безумной любви…»
«Вот именно — в безумной. Где же твой ум, воля? Для чего они тебе даны, если ты ведёшь себя как животное во время гона».
Фрагмент из прошлого. Космомысл не родится уже никогда
… «Где твой ум, воля? Для чего они тебе даны, если ты ведёшь себя как животное во время гона».
Повторяя про себя слова матери, она с нею соглашалась. С тою же легкостью, как и по театральной сцене, её ноги скользили по кристаллическим полам длинных и витых коридоров в закрученном ракушкой небоскрёбе ГРОЗ — Галактической Разведки Объединенной Земли. Это было русское отделение, где царил её отец Артем Воронов, Ворон Воронович по домашнему прозвищу, данному мамой. Потому
