найти в этой жизни, см. успешное изгнание бесов из Уэстлендского торгового центра, где процветала преступность, пастором Бобом, который лично пообещал ей посредством заранее записанного сообщения, что он станет молиться за папулю вечером исполнения особых запросов во время Ангельского Слета для Всех Штатов в этом месяце, когда хромые пойдут, а виновные преисполнятся счастьем. «Наберись счастья, – увещевала Аллин своего заблудшего сына. – Господь шлет солнышко, чтобы заваривать тот чай, который есть ты». – «Я и так счастлив, – заверял он ее». – «Нет, не счастлив». – «Да, счастлив». – «Вот и нет». После чего провал в черное молчание, так похожее на папулины пресловутые настроения, какие тебе, несомненно, суждены… ну, не хочу говорить. «Да, мама».

Стэн Фойл был неисправимым маньяком, который не улыбался никогда, разве что случайно, и однажды посреди аудита ВНС[67] ткнул агента в руку казенной шариковой ручкой. Стэн обожал порнографию в любом виде – кино, журналы, эллинские вазы; знай он, что сын накоротке занят ее производством, он бы жестоко его избил; знай, до какого состояния сынок довел его машину, он бы убил его.

Пунктом назначения нынешним прекрасным вечером пятницы был обычный кутеж по выходным в «Радужном мосту» – крупном здании на мелком пустыре за городской чертой Денвера, поэтому по определению – на «ранчо», хотя единственные животные, каких можно было застать бродящими по участку, были вездесущие кошки да неопрятные либо же прямо-таки «раз-облаченные» человекообразные отчетливо неприрученной разновидности. Когда Перри прибыл, тусовка уже хорошо углубилась в свой второй разгар, подъездная дорожка и двор так забиты машинами, что ему пришлось оставить свою у почтового ящика-черепа и войти ногами, звукоусиленное биенье племенных барабанов – маяк для проходящего любителя повеселиться.

Сам дом, казалось, извергал истошное веселье; вдоль конька крыши буйными птицами примостились гуляки; кто-то неуклюжий в резиновом костюме пытался выбраться наружу из окна ванной во втором этаже; другие окна густо полнились движеньем, взрывами ламп-вспышек, едким свеченьем софитов, разрозненными лицами, какие редко увидишь за покаянными решетками с-девяти-до-пяти; из одной верхней спальни долговязая подиумная модель в атласной накидке до пола и мало в чем еще, похоже, слала приветственные воздушные поцелуи Перри, человеку совершенно постороннему; веранду захватила громкая банда вежливых белых парней, державших талисманные чашки и банки драгоценных алкогольных жидкостей; а у передней двери – постоянная протечка обалделого человечества в поисках воздуха, пространства, пониженного уровня шума.

– Простите, простите, простите, – песнопение, посредством какого Перри по-крабьи переполз через порог в поистине густое скопление внутри. – Кто-нибудь видел Фрею?! – с надеждой выкрикнул он.

– Да, – ответил напыщенный европеец с неопределимым выговором, поворачиваясь и предлагая Перри вид крупного плана спины своего пиджака из жатого льна, своего драного седого хвоста волос. Неистовство эксплетивов Перри раскрыло испуганную брешь в ближайшей стене тел. Комната за ними была удушающим кошмаром болтовни и духоты. Что тут такое? Он никогда не видел столько присутствующих.

– Добро пожаловать в двадцать первый век! – У человека, схватившего его за руку, был необычайно пронзительный голос и обескураживающая мускульная сила. Глаза его напоминали вареные яйца. Штанов он не носил.

Перри высвободился и протолкался дальше, план игры для подобных грубых сборищ таков: лучше движущаяся мишень, чем неподвижный манекен. В поле обзора всплыли знакомые лица, некоторые известны лично, кое-кто – через немногие руки от современной знаменитости, местные медиа-персонажи, загорелые и удовлетворенные, россыпь звезд величины побольше, спустившихся с горы в Аспене, светские окуньки, политиканы-рыболовы, а также знаменитые и облеченные из блистающего мира взрослых развлечений, вся публика с хорошими связями, какой только и можно надеяться загнать горяченькое.

Перри ухватил с проходящего подноса резкую смесь с анисовым привкусом и толкался дальше, мимо женщин с перебором грима на лице, мужчин с перебором одеколона, – ступал осторожно, чтоб не затоптать рассеянную кошку или сквернословящего карлика.

Блондинка в красном бикини, лизавшая вишневый леденец, в данном случае – фаллический символ в форме настоящего фаллоса, – сказала своему компаньону:

– Нет, я знаю, что происходит. Когда умираешь – переходишь в липкую белую паутину. Я это ясно видела во сне.

– Да ну? И дальше что?

Она подчеркнуто удивилась.

– Так я же не знаю, – ответила она. – Я проснулась.

– Полагаю, – произнес скучающий мужской голос, – я в этой комнате один такой, кому не досталось хлебнуть и прилечь.

– Полагаю, – ответила модель/актриса/певица у него под боком, – ты тут один такой, кого я не поимела.

– Послушайте, – провозгласил кто-то еще, – это не сенатор ли Уилкокс? Он когда из тюрьмы вышел?

– Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал.

– Ледяная королева вернулась, – произнес кто-то.

И тут, никак этого не избежать, Перри оказался лицом к лицу с сестрами Маргерита – демоническими близняшками, облаченными в сочетающиеся наряды из ремешков и пряжек, их особое злорадство: высмеивать странные обычаи низшего пола.

– Ну что, Перри, – завела Маргарет или Рита (он их не различал), – как висит, корешок?

Вторая критически уставилась на его промежность.

– Мне не удается различить там сколько-нибудь интереса.

– Девочки, – взмолился он, предпринимая попытку незаметным скользом их обогнуть. – Прошу вас.

– Девочки?!!! – в унисон завизжали они. – ДЕВОЧКИ?!!! – И сработали точной расторопной командой, за которой восхитительно было наблюдать: одна жилистая сестра прижала его к стене, а другая расстегнула ему ширинку и угрожающе длинным стилетом удалила его… нет, трусы, двумя быстрыми хирургическими разрезами, после чего они удрали в развеселившуюся толпу, гордо размахивая трофеем его бедных изнасилованных трусов, которые сестры по очереди заметно нюхали, перемежая это воплями восторга. У Перри даже не было времени перезастегнуться – безымянный зевака рядом язвительно заметил:

– Батюшки, я б такое напоказ выставлять не стал. – Перри разыграл компанейское добродушие, несмотря на убийственную ярость, что кипела в нем за смущенной улыбкой. Правило было таково: как только ступил на «Радужный мост» – никаких правил. Тропы к игровым полям плотской свободы были замысловаты и разнообразны, та, что вела к унижению, – из самых почетных, ее пылкие поклонники всегда хорошо представлены на подобных сборищах, хоть Перри и продолжал сталкиваться с трудностями, развязывая те узлы, что не давали ему пережить рекламируемый восторг этого конкретного способа. Задача, понимал он, в том, чтобы разрядить тело – и тогда позволено станет явиться половому ангелу, какую б личину он ни выбрал.

Общие комнаты в задних крыльях дома выкрашены были в теплые утробные цвета и названы – как-то слишком уж пикантно, считал он, – в честь популярных частей человеческих органов воспроизводства. «Семенной проток» – по традиции загон для нераспределенной массовки – кишел скудно одетыми молодыми женщинами, ковылявшими повсюду на шестидюймовых каблуках, словно стадо перепуганных оленух. «Залупу» занимала троица голых толстяков, на плечах – больше волос, чем на головах: они играли