— Придется задержать транспортировку литературы, пока не выясним, что происходит. Не иначе, к нам проник провокатор.

— Этого не может быть, — возразил Варский, — за последние месяцы к нам не пришло ни одного нового человека.

— Тем не менее факт остается фактом. Уж слишком подозрительны эти провалы...

— У меня пока все в порядке, — сказал Кошутский. — Быть может, потому, что я имею самостоятельную сеть кольпортажа?

Доктор Кошутский все еще работал в «Братской помощи» и одновременно переправлял нелегальную литературу через Галицию.

— А я думаю, — сказал Ставинский, — что для паники нет оснований. Надо все взвесить, изучить обстоятельства, сменить адреса, явки. Мы не можем оставлять организацию без литературы.

— Пожалуй, Ставинский прав, — согласился Феликс. — Доставку литературы прекращать нельзя, и в то же время...

— Знаешь что, Юзеф, — сказал Ставинский, — я везучий. Давай я снова поеду в Варшаву, а за мной пусть поедет наш человек, тот же Куба, чтобы понаблюдать, нет ли за мной «хвоста». О поездке будут знать лишь несколько человек — предположим, трое. Если в Варшаве за мной начнется охота, значит, кто-то из них провокатор.

— Верно! — оживился Феликс. — А потом мы поочередно проверим других и выявим, кто провокатор... Об этом еще поговорим!

По весеннему лугу, усеянному первыми цветами, через рощу прошли к реке. У песчаного обрыва поставили на корягу папиросную коробку и стали стрелять из револьвера, прихваченного Дзержинским.

— Это скоро может нам пригодиться! — приговаривал Дзержинский, целясь в коробок. — Видите, попал! А теперь вы... Каждому по одному патрону! Считайте, что второго не будет, стрелять только наверняка!..

Через несколько дней, оставшись с глазу на глаз со Ставинским, Феликс вновь вернулся к разговору о провалах. Решили, что план, родившийся в прошлый раз, нужно осуществить.

Феликс назвал явку, фамилию курьера и время, когда тот должен прибыть по указанному адресу в Варшаву.

Ставинский уехал в тот же день, вечерним поездом, захватив с собой часть литературы. Он выглядел солидным, не в меру растолстевшим человеком средних лет: за поясом, под нижним бельем, был запрятан чуть не пуд всевозможных нелегальных изданий. Курьер, отправлявшийся в поездку, превращался обычно в «почтовый ящик». Его обкладывали газетами, брошюрами, затем бинтовали, как монгольского гонца — сверху донизу, и отправляли в путь.

4

Владимир Дормидонтович Иванов, начальник Варшавского жандармского управления, пребывал в чудесном расположении духа. Ротмистр Челобитов сумел уверить его в полнейшем успехе предстоящей операции. Похихикивая своим скрипучим смешком, удовлетворенно потирая ручки, Глеб Николаевич подобострастно убеждал начальника:

— Поверьте, Владимир Дормидонтович, дело в полном ажуре! Остается только взять их голыми руками. И посадить... А затем ждать наградных. За такую удачу куш отвалят немалый. Это кроме «святого Владимира». Орденок на мундире никогда не повредит... Ну, а мне за усердие званьице похлопочите! Уповаю на вас, Владимир Дормидонтович...

Речь шла об аресте организаторов подпольной типографии социал-демократов в Мокотове. Раскрыли ее совсем недавно с помощью провокатора. Теперь ждали подходящего момента, чтобы произвести аресты и ликвидировать типографию революционеров.

Новый агент, получивший кличку Проворный, и в самом деле оказался расторопным субъектом. В подполье он занимал более чем скромную роль — экспедитора нелегальной литературы.

Ротмистр Челобитов высоко ценил нового агента, ставил в пример, возлагая на Проворного большие надежды. Именно о нем не раз заводил он разговор с чиновником для особых поручений Бакаем. Ротмистр любил вести с Бакаем доверительные разговоры, порассуждать, пофилософствовать... К тому же Бакая не сегодня-завтра могли отозвать на службу в Департамент полиции, а это кое-что значило...

— Я вам скажу, любезнейший Михаил Егорович, — разглагольствовал Челобитов, — на должность секретных агентов, в провокатуру, так сказать, мы берем любого способного предавать... Скажете — цинично? Но это так и есть. Способных к предательству можно найти в разных сословиях. Поэтому среди наших агентов народ разный. А наша с вами задача — направлять людей сих в разные слои российского общества, чтобы освещать его, так сказать, изнутри...

Челобитов говорил почти вдохновенно.

— Вы не читали записки начальника парижской тайной полиции?.. Полюбопытствуйте! Много для себя полезного извлечете. Сей господин говорит: «Нет на свете такой ловкой кошки, которая могла бы ловить мышей в рукавицах». А?.. Хорошо сказано? Вот и я полагаю, что агенту надо давать свободу действий, не напяливать на него рукавицы. Но всегда надо знать, с кем имеешь дело. Я, к примеру, люблю иметь дело с людьми безразличными. Из них хоть веревки вей. Душа у них пустая — ни привязанностей, ни вражды. Согласны на все, делают, что прикажете, совесть свою не отягощают — были бы деньги. Проворный из таких вот агентов... Да! — перебил себя Челобитов. — Вы не помните такую фамилию — Дзержинский? Беглый ссыльный, из социал-демократов, его еще в Якутскую область опять услали. Так он снова сбежал, не доехав до места! Теперь, по моим сведениям, живет в Кракове и занимается кольпортажем. Вот ему-то я Проворного и подкинул! Неплохо придумано, а? — Челобитов самодовольно рассмеялся. — Однако заболтался я с вами... Пойду к себе. Сегодня будем брать типографию, — добавил он, взглянув на часы.

Но происшествия той ночи разрушили честолюбивые планы полковника Иванова и ротмистра Челобитова.

Казалось бы, все предусмотрели: квартал оцепили, в операции участвовала вся жандармская группа.

К длинному двухквартирному дому подошли ночью. По агентурным данным, работа в нелегальной типографии заканчивалась часов в десять-одиннадцать, оттиски немедленно отправляли на склад, оттуда литературу забирали курьеры.

Расставив жандармов возле окон, ротмистр постучал в дверь, прислушался и, не дождавшись ответа, постучал снова. За дверью послышались осторожные шаги. Чей-то голос негромко спросил:

— Кто?

— Телеграмма! — ответил ротмистр.

— Принесите завтра, здесь принять некому, — ответил человек за дверью, и все стихло.

Тогда в дверь задубасили прикладами. Но из дома не доносилось ни звука.

— Ваше благородие, там бумаги жгут! — доложил городовой, наблюдавший за соседним окном.

В темноте, сквозь плотные шторы, пробивались неясные огненные блики.

— Ломай дверь! — скомандовал ротмистр.

Посыпались новые удары прикладов. Навалились плечами. Дверь затрещала, но не подалась. В этот момент раздался короткий выстрел. Ротмистр как-то странно всхлипнул и повалился на землю. Вторым выстрелом ранило городового, который только что докладывал ротмистру. Остальные в страхе прижались к стене дома, не зная, что предпринять.

Полицейский пристав, выхватив зачем-то шашку из ножен, бросился к окну.