Шрифт:
Закладка:
— Что будем делать? — спросил Сладкопевцев.
— Прежде всего — разводить костер.
Набрали валежника, разожгли огонь и принялись сушить одежду. Оказалось, что выбросило их на маленький безлюдный островок, не так уж далеко от материкового берега. Туман поднялся, и неподалеку беглецы разглядели деревню в десяток-другой дворов. Вдоль берега тянулась проезжая дорога. Первое, что пришло на ум, — соорудить плот и переправиться на ту сторону. Но из чего сделать плот? На островке всего несколько деревьев. Да и чем их срубить? Топор и все пожитки лежали теперь на дне реки.
А в деревеньке приметили потерпевших кораблекрушение. Видно было, как несколько крестьян сели в большую лодку и, преодолевая течение, гребли к острову. Времени на раздумья оставалось немного. Решили, как советовал Олехнович, представиться купцами, которые плывут в Якутск закупать мамонтовую кость. Потом уточнили: Сладкопевцев выдаст себя за иркутского купца, а Феликс станет его приказчиком.
Лодка с гребцами пристала к берегу, пострадавших сняли с острова и перевезли в деревню. Всю дорогу «купец» сетовал на свое несчастье: остались без вещей и без денег... Но с гребцами расплатились по-царски — дали пятерку. И снова «купец» пустился жаловаться: оставалось всего шестьдесят целковых, а было около тысячи, поди их теперь вылови в реке... И паспорт пропал, остался один на двоих...
Приключение завершилось как нельзя лучше. Крестьяне стали их успокаивать, утешали: слава богу, мол, сами остались живы, а остальное — дело наживное. С такими деньгами, что остались, жить можно. В заключение предложили довезти их до Жигалова на подводе, а там они сами распорядятся как надо. Уговаривать путников долго не пришлось. Они уселись в телегу и тронулись в Жигалово.
А потом на перекладных ехали сквозь тайгу, миновали бурятские степи и через несколько дней, выспросив, где наиболее глухой полустанок, узнав расписание, подгадали так, что прибыли на станцию к приходу поезда.
С Михаилом Сладкопевцевым Феликс расстался где-то под Москвой, на станции Шилово. Отсюда Михаил решил плыть по Оке до Елатьмы, прожить какое-то время в лесной глуши, а потом перебраться в Санкт-Петербург.
Феликс рвался в Польшу. Да и некуда ему было деваться, кроме Вильно или Варшавы. Следовало добыть паспорт, обзавестись одеждой, чтобы переправиться за границу.
От Юлии Феликс не имел никаких вестей. Было только одно письмо, вскоре после отъезда из Седлеца, в Бутырскую тюрьму в Москве. Вскоре ссыльных отправили этапом в Сибирь.
В Вильно, дождавшись наступления темноты, Феликс пришел на Поплавскую улицу в дом Софьи Игнатьевны. Там он и узнал, что Альдоны сейчас в городе нет — она уехала с детьми в деревню и вернется только к началу занятий в гимназии. Так же как в прошлый приезд, вся ночь прошла в разговорах, в поисках подходящей одежды, белья для беглеца. Спать улеглись поздно, а как только поднялись утром, Феликс, наскоро проглотив завтрак, ушел к Гольдманам.
Юлии он не застал: она жила в Швейцарии, в курортном городке близ Женевского озера. Мать Юлии не узнала Феликса. А он не стал себя называть, сказал только, что школьный товарищ, придумал на ходу какое-то имя. С тревогой в голосе мать рассказала, что Юля давно чувствовала недомогание, но не обращала на это внимания, а весной открылся кашель, появилась кровь, и семейный врач настоял на том, чтобы отправить девушку в легочный санаторий.
В Вильно у Феликса других дел не было, и он в тот же день, чтобы не испытывать судьбу, уехал в Варшаву. Вскоре его переправили за границу, в Краков.
Глава шестая. После побега
1
Только в половине августа Альдона получила долгожданное письмо от брата. Она уже знала о его побеге: Софья Игнатьевна со всеми предосторожностями вызвала Альдону в Вильно и посвятила племянницу в события той ночи, когда у нее на Поплавской улице был Феликс. Обе всплакнули и стали ждать весточки.
Феликс написал из Швейцарии, из неизвестного Лейзена, расспрашивал о своих племянниках, просил выслать их фотографии, передавал приветы родным. О себе писал мало:
«Давно уж я не имел возможности побеседовать с вами. Теперь я на чужбине — в Швейцарии, высоко над землей, на вершине горы одной с третью версты над уровнем моря. Сегодня облака на целый день окутали нас своей белой пеленой, и сразу стало мрачно, серо, сыро, идет дождь, и не знаешь, откуда он: сверху или снизу...
Есть у меня здесь друг, он лежит больной в санатории, и только это задерживает меня здесь. Я недавно приехал сюда — всего каких-нибудь несколько дней назад».
Больной друг — это Юлия. Он нашел Юлю в санатории для туберкулезных больных, в застекленном прозрачном корпусе, стоявшем па южном склоне горы, открытом со всех сторон солнцу и воздуху. Сразу добраться сюда он не мог, у него был только адрес и больше ничего: ни денег, ни паспорта.
Совершив побег, перебрался в Краков, потом уехал в Берлин, где его ждал Мархлевский. Ждали и другие, с которыми Дзержинский еще не был знаком: здесь готовили конференцию польских социал-демократов.
На вокзале его встретил Юлиан Мархлевский. Здесь были еще двое — мужчина и женщина. Женщина — невысока ростом, а рядом со своим спутником казалась и вовсе маленькой. Мужчина, в расстегнутой легкой куртке, со шкиперской бородкой, с короткой трубкой в зубах и в черной фуражке с укороченной тульей, как у гамбургских портовиков, казался завзятым моряком.
— Ян Тышка, — представился он, здороваясь с Феликсом.
Фамилии молодой женщины Феликс не разобрал, только имя — Роза. Ей было лет тридцать. Лицо ее нельзя было назвать красивым, но его украшали глаза — большие, с густыми ресницами.
— А мы уже всё о вас знаем, — сказала Роза, когда они вышли с перрона на улицу. — Вы уже дважды бежали из ссылки, а по поводу вашего ареста писали в «Искре»...
— Смотрите какой я знаменитый! — рассмеялся Феликс. — Вот уж не думал.
— К тому же мы с вами земляки — оба из Вильно, — добавил Тышка. — Питаю самые нежные чувства к нашему городу, хотя не был там с незапамятных времен.
— Я вас понимаю, — сказал Феликс. — Удивительные свойства имеют родные места, как и воспоминания детства...
— Все это верно, — согласился Юлиан Мархлевский, — но
