С предложением Феликса согласились. Для руководства «республикой» создали директорию, в которую вошли Дзержинский, Сладкопевцев и ссыльный Хотилов — уже пожилой человек, в прошлом народоволец. Возглавил директорию двадцатипятилетний Феликс Дзержинский.

У кого-то из заключенных раздобыли красную кумачовую рубаху, выкроили из нее полотнище для флага, а по нему белой тесьмой вышили слово «Свобода!».

Тем временем Михаил Сладкопевцев с группой добровольцев отправился в караульное помещение, где находилось несколько стражников во главе с усатым, дородным унтером. В маленькой караулке стало тесно, когда в нее ввалилось десятка полтора ссыльных.

Унтер играл с подчиненными в подкидного и вопросительно глянул на вошедших.

— Господин унтер-офицер, — торжественно объявил Сладкопевцев, — отныне здесь объявляется республика, которая принимает на себя всю охрану. Поэтому вам надлежит покинуть помещение и уйти за пределы острога со всеми подчиненными вам лицами. Оружие оставите здесь, так же как и патроны.

— Чего-чего? — приподнялся унтер, сдвигая в сторону засаленные карты и обалдело глядя на бородатого ссыльного.

— Вы меня не поняли? — спросил Сладкопевцев. — Вам надлежит покинуть тюрьму и доложить об этом господину Лятоскевичу. Дальнейшие переговоры будем вести через окошко в проходных воротах. Выполняйте!

— А начальнику доложено? — смиренно спросил унтер.

— Доложено, доложено...

— В таком разе не могу возражать, — глаза унтера с тревогой бегали по лицам ссыльных, заполнивших караульное помещение.

Унтер отстегнул кобуру, шашку и положил все на стол. То же самое сделали и солдаты конвойной роты. Несколько винтовок из пирамиды у входа в караулку тоже перешли к политическим ссыльным.

Тюремную стражу — десяток конвойных во главе с унтером — выпроводили из централа, закрыли за ними тяжелые ворота, заперли на засов и забаррикадировали бревнами. А над воротами прикрепили древко с красным флагом.

Объявление независимой республики в Александровской тюрьме взбудоражило и иркутского генерал-губернатора, и министерство внутренних дел в Санкт-Петербурге, куда губернатор не замедлил отправить зашифрованную телеграмму о вспыхнувших беспорядках. Тревожные вести из Иркутска совпали с другим событием — недавно террористы убили в Петербурге министра внутренних дел Сипягина. В Департаменте полиции оба эти события связали воедино. Решили срочно ликвидировать беспорядки, не допуская огласки и, по возможности, мирными средствами.

Именно такой ответ и получил иркутский генерал-губернатор на свою шифрограмму. Тем не менее он приказал вызвать к пересыльной тюрьме войска, «постращать» бунтовщиков и под угрозой оружия заставить их сдаться.

Утром «республиканская гвардия», дежурившая у ворот под началом Михаила Сладкопевцева, сообщила, что централ окружают войска, а начальник тюрьмы Лятоскевич желает говорить с представителем политических ссыльных. Собрали новую сходку и решили вступить в переговоры с администрацией. Для переговоров избрали новую тройку, вернее заменили в старой Феликса Дзержинского. Да он и сам был с этим согласен. Сладкопевцев сказал:

— Предъявлять ультиматум, устраивать бунт — здесь ты, Феликс, незаменим. В данном же случае требуется дипломатия... А ты сорвешься!

Условились, что переговоры с Лятоскевичем поведет Сладкопевцев. В помощь ему дали бывшего адвоката Сергунина, либерала и демократа, добрейшего человека. Утверждали, будто Сергунин, защищая подсудимых социалистов-революционеров, помог одному из них бежать прямо из зала суда.

Феликс продолжал руководить сходкой, а делегаты отправились к воротам. Сходка и должна была дать свое согласие на предложения тюремной администрации.

Переговоры вели через оконце, похожее на амбразуру, прорезанную в бревнах острога. С одной стороны Лятоскевич, с другой — представители ссыльных. В сотне шагов за спиной начальника тюрьмы стояли в две шеренги солдаты с винтовками и примкнутыми штыками.

Лятоскевич пообещал восстановить старый тюремный режим, но не давал никаких гарантий, что зачинщиков не привлекут к ответу. Переговоры зашли в тупик. Лятоскевич куда-то уходил, снова возвращался, переговоры возобновлялись — и снова безрезультатно.

К вечеру по решению сходки переговоры были прерваны.

Наступила тревожная ночь. Заключенные взволнованно обсуждали создавшуюся ситуацию, гадали, как развернутся события. Ночь была теплая, и ссыльные толпились во дворе. Из-за высокого бревенчатого острога, отделявшего пересыльную тюрьму от уголовной, послышался вдруг голос:

— Эй, республика! Новости есть! Читайте про Сипягина. Держите газету!.. Берегись!

И тут же через острог полетел камень, завернутый в газету. 

Кто такой Сипягин, знали немногие. Но Феликс вспомнил: так это же министр внутренних дел! Что с ним случилось?

Газету развернули, принесли зажженную свечу, стали искать про Сипягина. Это было «Восточное обозрение» — газета, выходившая в Иркутске. Край ее оторвали, видимо, на закрутку, и неизвестно было, за какое она число.

На последней странице, в самом низу, нашли заметку, сообщавшую об убийстве террористами министра внутренних дел Сипягина.

Сообщались обстоятельства, при которых произошло покушение:

«Около трех часов дня в Мариинский дворец, где помещается кабинет министров, приехал в карете неизвестный военный, который, дождавшись в швейцарской прибытия министра Сипягина, подал ему запечатанный конверт и произвел в него четыре выстрела.

Следствием установлено, что задержанный преступник, не будучи военным, надел адъютантскую форму для облегчения себе доступа к министру. Задержанный назвался Бальмашовичем, принадлежащим к партии эсеров».

Новость вызвала ликование. Заговорили все разом, объявили торжество в честь Бальмашовича. Говорили до рассвета, пели песни, читали стихи, прикидывали, как это петербургское событие отразится на событиях здесь. Все ждали приближения утра, никто в ту ночь не спал.

Заспорили о пользе террора. Феликс высказал свое мнение:

— Убрали Сипягина — поставят другого, а самодержавие останется. Уж если рубить, так под корень...

Ему возражали, и Феликс остался в меньшинстве.

Утром к централу прибыл сам генерал-губернатор. Губернатор держался высокомерно, нехотя цедил слова и наконец пригрозил, что в случае неповиновения войска откроют огонь и восстановят порядок. В подтверждение угрозы губернатор дал знак, и поручик, командовавший войсками, приказал солдатам взять ружья наизготовку.

— За-а-рядить! — донеслась его команда.

В остроге на угрозу не реагировали. Над воротами продолжал развеваться красный флаг, призывающий к свободе.

— Вот сейчас уже нужен Феликс, — сказал Сладкопевцев, наблюдая за приготовлениями солдат. — Мирные переговоры кончаются... А ну-ка, выставьте винтовки тоже, — обратился он к вооруженным ссыльным. — Пугать так пугать!

Из оконца высунулись две винтовки, и это сразу заметили на той стороне.

— Не вздумайте только стрелять, — предупредил Сладкопевцев.

К оконцу снова подошел Лятоскевич.

— Что вы делаете, господа! Ведь будет кровопролитие...

— Не мы начали...

— Господин генерал-губернатор просил передать вам последние условия: вы должны открыть ворота, сдать оружие и убрать флаг. После этого политическим ссыльным будут восстановлены прежние льготы, а наказании зачинщикам не последует.

Сходка политических ссыльных против этого не возражала.

Баррикады дружно убрали, оружие