дорогой Иносенсио, сейчас это всего только учебный бой и перед тобой не враги объединенного королевства, а твои друзья, праведные католические юноши, подобно тебе готовящиеся к службе их величествам. Остуди свой пыл, мой мальчик, умерь прыть и будь немного осторожнее во время фехтования.

Но увещевания падре не оказали на Иносенсио должного воздействия.

– Я дерусь с маврами, – объяснил он падре. – Где бы я ни взял в руки меч, против кого бы он ни был направлен, я всегда вижу перед собой поганую черную рожу в тюрбане. Кровь моего отца взывает ко мщению, и я не успокоюсь, пока не убью по одному неверному за каждую каплю его святой крови!

Отец Иносенсио был зверски зарублен маврами. Голову, руки, ноги и туловище укладывали в гроб по отдельности. Семье сообщили, что кабальеро де Рей погиб во время атаки на левый фланг неверных в сражении при Эстремадуре, на самом же деле кабальеро так увлекся грабежом обоза, что не заметил вылетевший из-за лесочка кавалерийский отряд противника.

– Я понимаю и разделяю твою святую ненависть, – тяжело вздохнул падре. – Но помни, что у многих кадетов Навигацкого училища отцы и братья также сложили головы в борьбе за правое дело. Поэтому очень тебя прошу, Иносенсио, будь милосерднее.

Иносенсио пообещал, но, разумеется, продолжил вести себя по-прежнему. Высокий, с длинными руками, позволявшими удерживать противников на безопасном отдалении, он перед боем в знак презрения к опасности раздевался до пояса, обнажая прекрасно развитый торс с рельефно выделяющимися мышцами.

Больше всех доставалось от него Пепе Асеро. Внешне он походил на девушку – круглый, точно булочка, с пухлыми розовыми щеками и наивным взглядом угольно-черных глаз, осененных длинными ресницами. Пепе постоянно пропускал болезненные удары Иносенсио, неизменно сопровождаемые презрительными замечаниями.

– Это тебе не коз пасти, пухляшка! Оставался бы у себя на выгоне, поближе к вымени!

Пепе пропускал еще удар, и Иносенсио разражался новыми колкостями.

– Бросай учебу, флотская служба не для неженок. Такому смазливому личику больше подойдет чепчик или капор, чем кираса. Попроси своих сестричек, пусть они научат тебя вышивать, на пяльцах ты больше преуспеешь.

Пепе – сын бедного тордесильясского дворянина, был принят в училище бесплатно, из христианской милости. У идальго Асеро не было денег оплачивать учебу сына в столь серьезном и почетном заведении. Каменистая земля его имения плохо поддавалась обработке, и ее использовали как пастбище. Росли на ней колючки да репьи, поэтому выгоняли туда только коз. В закопченном и продуваемом холодными ветрами Старой Кастилии родовом поместье Асеро все разговоры крутились вокруг денег. Их всегда не хватало.

Пепе был младшим сыном и вырос в окружении сестер, костлявых и плоских старых дев. По капризу судьбы женские округлости достались ему, а не им. В своем затянувшемся одиночестве сестры винили отца, не обеспечившего их достойным приданым. Разумеется, богатую наследницу разглядывают не столь пристрастно, как дурнушку-бесприданницу. Но что можно было поделать, в ответ на упреки дочерей идальго Асеро лишь поднимал глаза к небу. Ведь именно по Его воле семья идальго влачила полунищенское существование.

Воспитанные благочестивым, но малодеятельным отцом, сестры отдали религии неиспользованный жар души и в таком же духе пытались растить младшего брата, рассчитывая, что со временем он станет священнослужителем. Но природная смешливость Пепе превозмогла их мрачное рвение.

Старший сын идальго Асеро погиб, сражаясь в рядах королевской пехоты, и поэтому второго сына приняли на королевское обеспечение в Навигацкое училище. В сторону этого обеспечения записные шутники училища выпустили немало ядовитых стрел, словно соревнуясь друг с другом в меткости стрельбы. Как-то так получалось, что для состязания они выбирали ту самую минуту, когда Пепе оказывался рядом с ними.

Не меньше насмешек вызывала его одежда. Все кадеты обязаны были носить длинное коричневое сюрко без рукавов, черные штаны до колен, заправленные в сапоги, и белые сорочки. В холодные дни поверх сюрко надевался черный хубон[4], предохранявший от холода и дождя. Фасон был одинаковым, но кадетам из богатых семей одежду шили у хороших портных, и она облегала юношеские плечи и торсы как влитая. Ремесленник, стачавший сюрко для Пепе, был казенным, и поэтому оно жало в подмышках, а на животе вздувалось пузырем, хубон же болтался, точно мешок на пугале.

Экипаж парусного ботика, в котором отрабатывались морские навыки, состоял из трех кадетов и учителя. Возле причала училищной пристани покачивались на синей океанской воде четыре таких ботика, и кадеты каждый день в любую погоду выходили во внутреннюю гавань Кадиса. Гаванью называлась бухта шириной примерно в 800 брасов, отгороженная от океана мысом, на западной оконечности которого располагался город. Волны, катящиеся из бескрайней океанской глубины, с грохотом расшибались о мыс, и в бухте всегда царило относительное спокойствие. После первого года учебы ботики начинали выбираться из-под защиты мыса и лавировкой против ветра уходили далеко от берега. Бейдевинд переменными галсами требовал слаженной работы всего экипажа, поэтому команда на ботике была постоянной.

Поначалу Сантьяго и Педро злились на неумелого Пепе, назначенного третьим в их экипаж, но потихоньку привыкли и перестали сердиться. Да и Пепе сильно изменился, муштра и суровая атмосфера Навигацкого училища быстро меняли его характер. К середине второго года юноши научились понимать друг друга с полувзгляда, и хождение на ботике из неприятного испытания стало превращаться в большое удовольствие.

Ах, как это было здорово – поймать попутный ветер и нестись полным фордевиндом, подскакивая на пенных гребешках волн! Солнечные лучи пробивали верхний, прозрачный слой воды и скрывались в темной глубине. Сантьяго с мистическим ужасом и одновременно с восторгом зачарованно наблюдал за черной бездной, куда преломляясь уходили желтые полосы лучей.

Длинные линии белых барашков расчерчивали океан на полосы, кричали чайки, чистый ветер свистел в вантах, огромное безоблачное небо покачивалось над головой, Кадис желтым пятном горбился у линии горизонта. Дышалось легко и радостно, жизнь казалась прекрасной, а будущее – безоблачным.

Омрачал настроение лишь Пепе. С какого-то момента ему стало невмоготу сносить насмешки Иносенсио. Больше всего Пепе возмущала несправедливость упреков:

– Почему он продолжает дразнить меня пухляшкой? – возмущался он, то и дело прикасаясь к своим давно уже впалым щекам. – Верно, из родительского дома я приехал немного полным, да сколько воды с тех пор утекло! И фехтовать я умею не хуже него, только рук таких длинных у меня нет.

Насчет своих способностей фехтовальщика Пепе явно ошибался, но ведь ни один человек не видит себя в истинном свете. Впрочем, к концу второго года учебы он орудовал мечом достаточно уверенно и агрессивно, однако до пронизывающих достоинств Иносенсио ему