Шрифт:
Закладка:
Я не знала, сколько времени прошло прежде, чем сумела оторваться от забытых, но кажущихся сейчас такими родными, такими надежными, объятий. Просто в какой-то момент подобралась, отстранилась, словно внезапно вспомнив о том, что приехала совсем не за этим…
Взгляд уткнулся в брошенное матерью вязание. Только теперь я заметила, что на диване лежал пакет с множеством уже готовых детских вещичек…
– Что ты делаешь? – спросила отрывисто.
Она подняла на меня блестящие от слез глаза, утерла влажные щеки и сказала просто:
– Вяжу для своих внуков… Надеюсь, что увижу их… когда-нибудь.
Я ощутила в сердце мучительный укол, в горле встал ком… Я стояла перед ней: дочь, которая пришла, чтобы обвинять, но внезапно почувствовала виноватой себя.
– У тебя нет внуков, мама, – произнесла глухо, без сил опускаясь в кресло.
– Будут, – ответила она с улыбкой.
– Да… будут.
Мы замолчали. Я задавалась вопросом, почему так больно быть здесь. Почему так невыносимо говорить с ней? И почему именно тут, в этой квартире, так и не ставшей мне, как казалось, домом, в итоге чувствую себя спокойно впервые за долгое время…
Мы почти не общались после моего отъезда в другой город. Только редкие звонки и важные новости…
Я винила ее в том, что всю жизнь была несчастна из-за бесконечных переездов и постоянных потерь и расставаний с людьми…
Я винила ее в том, что не могла спокойно и легко, как другие, заводить отношения и даже простые знакомства…
И я приехала сюда, чтобы выплеснуть на нее свою боль за то, что все вышло так… За то, что под действием бесконечного горького опыта не поверила в итоге Дане. За то, что связалась с первым же парнем, пообещавшим мне стабильность, которой никогда не знала… с первой же девушкой, предложившей дружбу.
И куда это все теперь меня привело?..
– Ты, наверно, голодная с дороги, – вдруг встревожилась мама, всплеснув руками. – Я сейчас приготовлю…
– И ты даже не спросишь, почему я так внезапно приехала? – прервала я ее.
– Мне главное, что ты здесь…
– Не спросишь, почему я почти тебе не звонила все эти годы?
– Значит, так было нужно…
– Не спросишь, почему я…
Голос сорвался. Подумалось: возможно, это суперспособность всех мам – прощать своих детей? Не требуя объяснений, не обвиняя в забвении, просто принимая в трудный момент без лишних слов?..
– Все неважно… – раздался рядом мамин голос и ее родные руки погладили меня, успокаивая, по голове, совсем как в детстве… – Теперь уже неважно…
Я сделала дрожащий вдох. С надрывом, с горечью рассмеялась:
– Знаешь, а я ведь приехала, чтобы обвинить тебя в том, что я такая несчастная. Сломанная. Разбитая… Приехала, чтобы снова задать вопросы, на которые ты никогда не отвечала раньше…
– Отвечу, – коротко пообещала она. – Теперь – отвечу…
Я позволила ей поднять меня с кресла и увести в старую, почти неизменившуюся кухню. Повинуясь ее руке, присела за стол, покрытый клеенчатой скатертью с рисунком из маминых любимых роз…
– Вот так, – проговорила она, погладив меня по плечу, и тут же принимаясь хлопотать возле плиты. – Сейчас покушаешь, а потом поговорим… обо всем.
Я со вздохом отодвинула от себя тарелку, только сейчас осознав, насколько на самом деле была голодна. Боль и пустота, по кругу сменявшие друг друга все последние дни, приглушали чувство голода, но теперь, здесь, за старым столом, в обстановке заботы и покоя, организм взял свое.
А я ведь действительно думала, что еду сюда, чтобы кидаться обвинениями. Что вся я теперь – огромный кусок боли, желающий получить ответы на подернутые пылью времени вопросы, с которыми, казалось, научилась уже жить. Но вот я снова – здесь. И снова хочу понять, почему моя жизнь покатилась кувырком. Ищу причины в прошлом, которое почти забыла, но полностью из себя так и не вытравила.
Я хотела всего этого и сейчас. Но теперь понимала еще одну вещь: сюда, к матери, меня пригнала прежде всего эмоциональная жажда, острая потребность утешения…
И хотя мы никогда не были близки и откровенны друг с другом, я откуда-то знала, почему-то надеялась, что меня здесь примут. Именно такую: несчастную, разбитую, морально изувеченную.
Мама сидела рядом, продолжая вязать, не торопясь начать трудный разговор. Я поймала себя на том, что нахожу странное успокоение в том, чтобы наблюдать за движением ее ловких, умелых пальцев…
Но необходимость понять ее – и себя тоже – никуда не исчезла. И тянуть дальше было нельзя.
– Ты обещала рассказать, – нарушила я тишину первой.
Она вскинула голову. Бесшумно вздохнула. И, отложив вязание, просто посмотрела мне в глаза.
– Спрашивай.
Если подумать, то у меня был только один вопрос. Но он – самый важный. Определяющий все.
– Почему мы постоянно переезжали?
Это скупое «постоянно» не могло вместить в себя и малой доли тех мучений, что были связаны с бесконечными переездами. Мы меняли место жительства порой даже чаще, чем раз в год, словно мама поставила себе целью объехать в сжатые сроки всю огромную страну. А у меня не было выбора, кроме как следовать за ней, с тем же постоянством меняя школы, перманентно находясь в состоянии вечной новенькой. Без конца теряя друзей и связи, пока не устала настолько, что просто запретила себе к кому-то привязываться. Мою броню сумели пробить лишь дважды… Двое очень разных мужчин.
И оба раза оказались полным крахом.
Прежде, со свойственной подросткам обидчивостью, я считала, что мама таскает меня за собой из чистого каприза. Что ей нравится надо мной издеваться. Да и как было думать иначе, если она никогда не объясняла мотивы своих поступков? Если между нами вместо понимания был лишь ее приказной тон?
И только недавно я задумалась впервые о том, что у всего есть серьезные причины. И я хотела их услышать.
Мама молчала некоторое время, словно собиралась с мыслями, мучительно подбирала слова. И в конце концов сказала:
– Ты этого совсем не помнишь… Но когда тебе было шесть, ты ударилась головой, потеряла сознание и впоследствии не понимала, почему так вышло…
– Я помню, как очнулась в больнице, – вставила я, нахмурившись.
– Но ты не помнишь, как попала туда. А я тебе не говорила.
Она растерла ладони, словно у нее внезапно замерзли руки. Я не торопила, хотя на языке вертелось множество вопросов.
– Твой отец был… плохим человеком, – снова заговорила мама. Внутри у меня мгновенно похолодело, словно сердце познало правду гораздо раньше разума.
– Он меня бил, – продолжала она. – Часто. Это началось после твоего рождения… не знаю, что было тому причиной, да и не хочу знать. Я терпела. Потому что он… ты помнишь, был человеком со связями. Подполковник милиции… От него не было спасения. Бесполезно было жаловаться: никто не верил…
