Шрифт:
Закладка:
Казалось бы, Пепик обрел святое право ненавидеть всех поэтов, начиная с Коллара. Но нет, он не сделался их врагом. Пепик сохранил оптимизм. Вспоминая свою коммерческую неудачу, он только смеется: «Ну и что же, зато есть что вспомнить!» В конце концов все это ему не стоило и копейки.
А семильская касса? Ну, касса, разумеется, прогорела. И тридцать тысяч, ссуженных Пепику, отнюдь не явились единственной причиной. Подобного рода фантастических бастионов против германизации было на Изере и Олешке очень много. Их было столько, что, существуй они на самом деле, о них разбили бы в кровь свои головы и Арминий, и Карл Великий, и Барбаросса, и Отто, и Фриц, и Блюхер, и Мольтке, и Гинденбург, и «Толстая Берта», и Стиннес{115} — поодиночке и все вместе.
В тот день, когда в Семили приехали из Праги четыре господина, чтобы произвести в кассе ревизию, пан «директор в отставке» Поразума совершал вечернюю прогулку по булыжной мостовой главной улицы в обществе пана аптекаря. Это были два последние старочеха в Семилях, и, когда они на минутку остановились, пан директор в сердцах так застучал палкой с серебряным набором по мостовой, что раздался звон, и сказал: «По разуму ли вам, глубокоуважаемый пан аптекарь, вспомнить мои пророческие слова на памятном заседании в ратуше? Я всегда неотступно провозглашал тот принцип, что рыба портится с головы и ее надо отсечь твердой рукой!»
Под рыбьей головой, которую требовалось отсечь, подразумевался бургомистр Срнец.
Перевод Т. Карской.
АННА ПРОЛЕТАРКА
Роман о 1920 годе{116}
Перевод Т. Аксель.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
«Анна пролетарка» — роман о революционном 1920 годе в Чехии. Сейчас, через двадцать пять лет, перечитывая его и стилистически (только стилистически) выправляя для нового издания, я кажусь себе одним из эпизодических персонажей этого романа, старым ткачом Оуграбкой, который тоже, в обстоятельствах уже совершенно иных, возвращался к воспоминаниям о том, каков был мир и рабочее движение пятьдесят лет назад. Как и он, я отмечаю: какие перемены со времен 1920 года! Как поразителен этот поход, проделанный за четверть века, — все вперед и вперед!
В те годы мы еще воевали против аграрных вельмож, национал-демократических банкиров и крупных промышленников, против правых элементов в социал-демократической и социалистической партиях, — короче говоря, против наследия Австрии — буржуазной демократии. Когда умерла полуфеодальная Австрия — отчасти от собственной дряхлости, отчасти в результате толчка извне — во владение наследством, согласно всем историческим и человеческим законам, вступил ее совершеннолетний сын — буржуазная демократия. Но к моменту дедушкиной смерти уже существует на свете и понемногу подрастает следующий наследник, тот, кто рано или поздно заявит о своих правах: революционный пролетариат. В 1920 году его сплачивающийся авангард громко подал свой голос. Революционные чешские рабочие по примеру своих русских товарищей отмежевались от старой партии{117} и в тяжелой борьбе с нею, идейно самой близкой им, — это часто случается в ходе исторических переломов, — создали новую партию, боевую, не отягощенную политическими компромиссами прошлого.
Об этом и рассказывает моя книга. На тему о революционном 1920 годе написан еще один роман — «Социалистическая надежда» видного поэта Иозефа Горы{118}. Обе книги имели сходную участь: в старой республике их не переиздавали; мой издатель распродавал неразошедшиеся экземпляры «Анны пролетарки» со скидкой через букинистов. Роман Горы был слишком локален по теме и материалу, пражскому и внутрипартийному; зарубежному читателю он едва ли был бы понятен. «Анна пролетарка» вышла в русском, украинском, японском и немецком переводах. Когда к власти пришел Гитлер, ее жгли на кострах вместе с другой коммунистической литературой.
А вот теперь я вживаюсь в роль старого ткача Оуграбки, вспоминаю Иозефа Гору и передовых писателей тех лет и говорю себе: как мы были правы уже тогда! Я думаю о героях этой книги, русой служанке Анне и Тонике, литейщике с завода «Кольбен». Наверняка они еще живы, ведь тогда они были совсем молодыми. В последний раз я видел их, когда они рядом, плечом к плечу, с голыми руками вступали в бой против вооруженной полиции. «Вперед, вперед, Тоник и Анна!» С этими же словами я обратился бы к ним и теперь: «Вперед, вперед, Тоник и Анна!» Тогда — в борьбе за лучшую жизнь, ныне — к ее созиданию.
Иван Ольбрахт
Прага, май 1946 года.
МОЛОДОЙ БАРИН
В первый же вечер на кухню к Анне зашла хозяйка. Утром этого дня Анна приехала в Прагу из родной деревни близ Пелгржимова и, держа в руках картонку со своими пожитками, вышла из Масарикова вокзала. Беспомощно, как заблудившийся щенок, брела она по шумным улицам, расспрашивая прохожих, как пройти к дому № 33 на Вацлавской площади.
Когда хозяйка к вечеру зашла на кухню, Анна провела в квартире Рубешей уже пять часов, познакомилась с семью комнатами и двумя выходами из этой квартиры, научилась зажигать газ, спускать воду в уборной и запирать дверь на цепочку.
Хозяйка держала в руке пачку газетных вырезок. Дородная, солидная, пятидесятилетняя, она остановилась около светловолосой служанки и сказала:
— Вы, Анна, неискушенная деревенская девушка и не знаете, что такое столица. Я принципиально не беру в прислуги пражских девушек, потому что все они испорчены. В Праге вам грозят страшные опасности, и я хочу по-матерински предостеречь вас. Если я расскажу вам все эти ужасы, вы, пожалуй, не поверите, так вот прочтите-ка это! — И она положила вырезки на стол. — Внимательно прочтите! А сейчас барышня покажет вам, как стелить постели, потом вы вымоете посуду и можете идти спать. Дверь на цепочку сегодня не запирайте, барин на заседании и вернется поздно. Ну, идите в спальню.
Барышня Дадла, семнадцатилетняя красивая брюнетка, научила Анну стелить постели.
— Поглядите, девушка! Вот это сюда… а здесь вот так… подушку сюда — шлеп! Ночную рубашку надо до половины вывернуть наизнанку и положить на одеяло, чтобы ее сразу можно было надеть, вот так. Для мамы каждый вечер ставьте на ночной столик стакан с водой… вот этот самый. Погодите, сейчас не наливайте, это делается перед сном. А если вы утром увидите в этом стакане кое-что, похожее на зубы, не пугайтесь, — это действительно будут зубы. Здесь, в Праге,
