Шрифт:
Закладка:
— Что такое, Жозеф? Что с тобой? — спросила Мария.
— Со мной? Ничего, решительно ничего, — поспешил сказать Фово, краснея до ушей, — я… я искал, куда положить твою шаль.
Действительно, честный малый до сих пор все держал на руке шаль.
— А! Понимаю! — расхохоталась Мария. — Ты таращишь на меня глаза, потому что я сказала, что у меня хороший аппетит. Ведь правда?
— Да нет же, нет! — говорил Жозеф, краснея все больше. — Уверяю тебя, что нет!
— А в самом деле, может быть, в хорошем обществе не полагается говорить, что чувствуешь голод? — спросила Мария, весело взглянув на Элоизу. — В таком случае, извините, сударыня.
— Наоборот, вы извините нас, что мы заставили вас не обедать до сих пор, и, рискуя, что г-н Фово и меня пожурит, признаюсь вам, что я очень голодна. Но, к счастью, обед подан, — прибавила г-жа Бонакэ, видя, что лакей открывает дверь из гостиной в столовую. — Г-н Фово, вашу руку, пожалуйста.
— Тем хуже для Анатоля! — сказал доктор, предлагая руку Марии. — Он застанет нас за обедом. Это научит его не иметь непредвиденных дел.
И все четверо пошли в столовую. Стол был сервирован скромно, но с замечательной чистотой.
— Неточность Анатоля не удивительна, — сказал доктор. — Для холостого человека перебраться на другую квартиру не Бог знает что, а все-таки наш друг занялся этим и опоздал.
— Как? Анатоль переезжает на другую квартиру? — спросил Фово.
— Да, ты, правда, не знаешь еще, что Анатоль будет жить в нашем доме.
— Вот скрытный! Вчера он обедал с нами и ни словечка об этом. Правда, Мари?
— Да, ни слова; и это нехорошо с его стороны.
— Я защищу г-на Дюкормье, — сказала Элоиза. — Вчера он еще не думал переезжать к нам.
— Но как он уладится со своим посланником? Значит, он уже не вернется в Лондон? — спросил Фово.
— Не вернется. Он оставляет место секретаря. Я рассчитываю найти ему занятие здесь.
— Тем лучше, и по двум причинам. Во-первых, мы будем видаться с ним, и потом, на мой взгляд…
— Ну, Жозеф?
— Здравый смысл говорит мне, что для простых людей, как мы, нездорово бывать в большом свете. Надо полагать, что это верно, потому что Анатоль — добрый, умный малый и… Между нами, Жером, не нашел ли ты, что Анатоль немного переменился?
— Да, он уже не прежний Анатоль. Но слава Богу, очень скоро ты увидишь его таким, каким он был раньше.
— Я знаю одно: Жозеф изобразил мне его скромным мальчиком, красной девицей, и поэтому я сама приготовила для него шоколадный крем… Крем — моя гордость.
— И что же? Анатоль имел низость не попробовать знаменитого шоколадного крема? — спросил Бонакэ.
— Как бы не так! Г-н Анатоль слишком вежлив, чтобы нанести мне подобную обиду. Нет, он даже съел две чашки крема.
— Что меня нисколько не удивляет.
— О, вы, доктор, обыкновенно съедали его по три чашки.
— И только из скромности не просил четвертой, — сказал смеясь Бонакэ.
— Ну, так вот, я нашла, что мсье Анатоль очень веселый, милый молодой человек, но вряд ли он скромен и походит на барышню. Слушая его рассказы об аристократах, о прекрасных дамах, которых, по его словам, он видал каждый день, о великолепных балах, я сначала как бы устыди-лась скромного обеда, которым мы угощали его в задней комнате, а потом сказала себе: «Ну, нет! Всякий — то, что он есть, и предлагает то, что имеет; мы принимаем мсье Анатоля от чистого сердца, и он должен относиться так же, потому что он друг Жозефа». И моего смущения как не бывало. Мсье Анатоль был очень любезен, но только я нашла, что он большой насмешник. А все же он отлично рассказывает, знает множество историй, и вечер пролетел как молния. Мы думали, что только восемь часов, а пробило одиннадцать. Не правда ли, Жозеф?
— Верно. И мы так оживились, так развеселились, что нам вздумалось поехать на маскарад в Оперу и заинтриговать Анатоля.
— Что с вами, мой друг? — спросила с беспокойством Элоиза у мужа.
— Да вот, скоро восемь, а Анатоля все нет. Я невольно беспокоюсь. Но, правда, чего же я беспокоюсь? Ведь он дал мне честное слово. Ну-ка, Жозеф, выпьем старого бордоского. Это подарок одного больного. Выпьем за скорый приход Анатоля, за его возвращение в наш кружок.
— От всего сердца, потому что, в сущности, Анатоль отличный малый. Он переменился только по внешности. Подумать только! Перед отъездом в Англию я видел его в зашнурованных ботинках, в норковой шапке и в сюртуке со слишком короткими рукавами; а теперь он одевается как принц, стал писаный красавец, о герцогах и князьях он говорит с таким же уважением, как мы в коллеже говорили о дворовых собаках и о наших надзирателях. И, ей-Богу, я с удовольствием слушал его; мне доставляло наслаждение смотреть на него. Я не узнавал старого друга и все думал: «Неужели этот красавец, от которого все женщины должны сходить с ума, наш Анатоль?»
— И представьте себе, — сказала Мария, — со вчерашнего дня Жозеф не перестает повторять: «Ах, какой красавец! Какие манеры! Как он тонок, как строен! Как одет! Какой важный вид! На кого я похож рядом с ним? Чего бы я не дал, чтобы походить на него!»
— И все это верно. Не правда ли, Жером, что мы рядом с Анатолем деревенщина?
— Не правда ли, что Жозеф говорит глупости? — вскричала Мария, краснея от досады. — Что это значит: деревенщина? То, что кажутся не такими красивыми, как тот или этот? Кажутся? В чьих глазах кажутся? Вероятно, в глазах вашей жены, мсье Жозеф? Потому что это касается только, одной ее, раз она ни на кого не смотрит, кроме вас! И если она находит вас красивым, очень красивым, как вы есть, то удивительно вежливо и мило называть себя деревенщиной. Значит, вы находите вкус вашей жены дурным? Или думаете, что она не знает толку в этом деле, так как предпочитает вас всем?
В словах Марии было столько правды, и ее вспышка дышала такой искренностью, что Элоиза сказала Жозефу:
— Вы заслужили эти упреки. Г-жа Фово вполне права: мы, женщины, единственные и лучшие судьи наружности мужчины, который нам нравится.
— Пусть я не прав, сударыня, — отвечал Жозеф. — Но что прикажете делать? Я так люблю этого бесенка! Она делает меня таким счастливым, что иногда мне хочется быть самым красивым, богатым и очаровательным человеком на свете, чтобы чувствовать
