мысль сойти за мальчика; плохо сидящая туника из гардероба наставника завершила ее маскировку. Она принесла с собой в гимнасию нож, тот самый, которым она отстригла волосы, и была готова зарезать своего брата на глазах у его друзей. Но оказалось, что нож ей не понадобился. По воле случая – или ведомая Эросом – она оказалась во дворе, где статуя представляла собой идеальное орудие убийства.

Что касается Клеи, то роль статуи в преступлении являлась доказательством того, что она действовала не только с одобрения бога, но и как инструмент его воли. Этот благочестивый аргумент, по крайней мере, после нашего отъезда из Неаполя, удерживал Сосистридеса от  того чтобы ее наказывать. Я не завидовал бедному купцу. Сможет ли он вынести такое? Сможет ли он, когда его жена и сын мертвы, лишить жизни единственную оставшеюся у него дочь, даже за столь тяжкое преступление? И все же, как он мог позволить ей жить, зная, что она убила его любимого сына? Такую головоломку могла бы решить только мудрая Афина!

Мы с Эконом обсудили также достоинства поэзии Малсибера. Я попросил у Сосистридеса копию прощального письма наставника, чтобы мог обдумать его на досуге:

Дикий, угрюмый мальчишка, детеныш львицы,

Упрямый и пренебрежительный к любви,

Прими в подарок свадебное кольцо - мою петлю!

Я больше не стану тебе надоедать;

Так как ухожу в единственное место утешения разбитых сердец: забвение!

Но разве ты не вспомнишь и не заплачешь обо мне,

Хотя бы на мгновение…

Стихотворение продолжалась еще множеством строк, варьируя между повторным обвинением, жалостью к себе и покорностью уничтожающей силе любви.

«Безнадежно сентиментальные стихи! Приторно слащавые! Самая ужасная дрянь», -  утверждал Экон серией жестов, столь стремительных, что чуть не упал с лошади.

Я просто кивнул и подумал, почувствует ли мой сын то же самое через год или около того, после того как Эрос ранит его шальной стрелой или двумя и даст ему более ясное представление на личном опыте о том, насколько глубоко может бог любви пронзить сердца беспомощных смертных.

7-й рассказ     Гладиатор умирает только раз

– Прекрасный день для всего этого, - неохотно сказал я. Цицерон кивнул и прищурился, глядя на просачивающийся красный солнечный свет, проникающий через навес над нашей скамьей. Внизу, на арене, первая пара гладиаторов шагала по песку, чтобы встретиться в бою.

Месяц был Юний, начало долгого жаркого лета. Голубое небо и зеленые холмы были особенно красивы здесь, в сельской местности Этрурии, недалеко от города Сатурния, куда мы с Цицероном, путешествуя отдельно, прибыли из Рима накануне на похороны местного магистрата. Секст Торий был в расцвете сил, но упал с лошади, когда ехал по Клодианской дороге, чтобы проверить, как работает команда рабов, ремонтирующая дорогу. На следующий день весть о его кончине достигла Рима, где немало знатных людей сочли себя обязанными присутствовать на его похоронах.

Ранее этим утром немало сенаторов и банкиров, собравшихся на похоронную процессию, подняли бровь, увидев среди этой знатной публики Гордиана Искателя. Чувствуя на себе пристальный взгляд темнолицей надзирательницы, я отчетливо услышал ее шепот своему мужу:

– Что он здесь делает?

Но Цицерон, увидев меня, мрачно улыбнулся и подошел ко мне, не задавая вопросов. Он знал, зачем я приехал. Несколько лет назад, столкнувшись с перспективой разрушительного делового скандала, Торий обратился к Цицерону за юридическим советом, и Цицерон послал Тория ко мне, чтобы разобраться со всем этим. В конце концов, и скандал, и тяжбу удалось предотвратить. Торий щедро вознаградил меня и впоследствии поручал мне довольно много дел.

Мы проследовали за процессией музыкантов, нанятых скорбящих и членов семьи в небольшой некрополь за пределами Сатурнии, где после нескольких поминальных речей останки Тория были сожжены на погребальном костре. При первой же возможности, стараясь не показаться невежливым, я повернулся, чтобы уйти, желая вернуться в Рим, когда Цицерон схватил меня за руку.

– Куда ты собрался, Гордиан. Мы должны еще остаться на похоронные Игры.

– Игры? – я намеревался наполнить это слово иронией, но Цицерон буквально понял вопрос в моем голосе.

– Конечно, Игры! Должны состояться представления гладиаторов. Это должно показать, что Торий был важной фигурой. Его семья не богата, но я уверен, что они потратят все, что могут себе позволить.

– Терпеть не могу смотреть на гладиаторов.

– Я тоже. Но они - часть похорон, не менее важная, чем процессия и панегирики. Надо остаться.

– Я не в настроении смотреть на проливающуюся кровь.

– Но если ты уйдешь сейчас, люди это заметят, - сказал он, понижая голос. – Ты не можешь позволить, чтобы они подумали, что ты брезглив, Гордиан. Не позорь свою область деятельности.

Я взглянул на лица вокруг нас, освещенные погребальным костром. Среди них была матрона с темным лицом, ее муж и многие другие люди из той же социальной среды в Риме. Как бы мне не хотелось это признавать, я зависел от доверия и доброй воли этих людей, которые имели возможности обращаться к моим услугам и могли за них платить. Я узнавал правду, а взамен они оплачивали мой хлеб.

– Но я должен вернуться в Рим, - возразил я. - Я не выдержу еще одну ночь в этом свинарнике, который называется гостиницей.

– Ты можешь остаться ночевать у меня, - сказал Цицерон. – Я остановился у местного банкира. Хорошая еда. Удобные кровати, – он приподнял бровь.

Почему Цицерону так сильно хотелось, чтобы я остался? Мне пришло в голову, что он сам был брезгливым. Он предпочитал смотреть на бои гладиаторов в компании кого-то, кто не станет осуждать его брезгливость, как это, вероятно, сделали бы многие из его коллег – сенаторов.

Я неохотно согласился и вот уже в прекрасный полдень Юния, сидел в деревянном амфитеатре, построенном специально для погребальных игр в честь кончины Секста Тория из Сатурнии. Так как я был с Цицероном, меня допустили в отдельную секцию под тенью кроваво-красного навеса вместе с семьей покойного, различными местными сановниками и важными гостями из Рима. Местные сельские жители и фермеры сидели на