Шрифт:
Закладка:
И даже в этот момент воздух наполнился странным пением и человеческим воем. Огромный карл, все еще с поднятым топором, неуклюже бросился вперед на гаэля, который раскроил ему череп, прежде чем увидел, что стрела с кремневым наконечником пронзила его горло. Зал, казалось, был полон мерцающих лучей света, которые жужжали, как пчелы, и несли в своем жужжании быструю смерть. Турлох рисковал своей жизнью, чтобы бросить взгляд в сторону большого дверного проема на другом конце зала. Через него вливалась странная орда. Это были маленькие смуглые человечки с черными глазами-бусинками и неподвижными лицами. Они были плохо вооружены, но у них были мечи, копья и луки. Теперь с близкого расстояния они вонзали свои длинные черные стрелы в упор, и карлы падали кучами.
Теперь красная волна битвы захлестнула зал скалли, шторм раздора, который крушил столы, ломал скамьи, срывал драпировки и трофеи со стен и заливал полы красным озером. Темных незнакомцев было меньше, чем викингов, но в момент неожиданной атаки первый полет стрел сравнял шансы, и теперь в рукопашной схватке странные воины ничем не уступали своим огромным противникам. Ошеломленные неожиданностью и выпитым элем, не имея времени полностью вооружиться, норвежцы все же отбивались со всей безрассудной свирепостью, свойственной их расе. Но первобытная ярость нападавших соответствовала их собственной доблести, и во главе зала, где бледнолицый священник прикрывал умирающую девушку, Черный Турлох рвал и кромсал с неистовством, которое делало доблесть и ярость одинаково бесполезными.
И над всеми возвышался Темный Человек. Бегающим взглядам Турлоха, пойманным между вспышками меча и топора, казалось, что изображение выросло – расширилось – усилилось; что оно гигантски возвышалось над битвой; что его голова поднялась к заполненным дымом стропилам большого зала; что оно нависло, как темное облако смерти, над этими насекомыми, которые перерезают друг другу глотки у его ног. Турлох почувствовал в молниеносной игре мечом и резне, что это было присущим элементом Темного Человека. Он излучал насилие и ярость. Резкий запах свежепролитой крови приятно щекотал его ноздри, а эти желтоволосые трупы, которые грохотали у его ног, были для него жертвоприношением.
Буря битвы потрясла могучий зал. Скалли превратились в руины, где люди поскальзывались в лужах крови и, поскользнувшись, умирали. Головы вращались, ухмыляясь, с опущенных плеч. Зазубренные копья вырвали сердце, все еще бьющееся, из окровавленной груди. Мозги брызнули и запеклись от бешено вращающихся топоров. Кинжалы взметнулись вверх, вспарывая животы и рассыпая внутренности по полу. Оглушительно раздался лязг стали. Пощады не просили и не давали. Раненый норвежец повалил одного из темных людей и упрямо душил его , несмотря на то, что его жертва снова и снова вонзала кинжал в его тело.
Один из темных людей схватил ребенка, который с воем выбежал из внутренней комнаты, и разбил ему мозги о стену. Другой схватил норвежскую женщину за ее золотые волосы и, швырнув ее на колени, перерезал ей горло, пока она плевала ему в лицо. Тот, кто прислушивался к крикам страха или мольбам о пощаде, ничего бы не услышал; мужчины, женщины или дети, они умирали, рубя и царапая, их последний вздох был рыданием ярости или рычанием неутолимой ненависти.
А стол, за которым стоял Темный Человек, непоколебимый, как гора, омывали красные волны резни. Норвежец и соплеменник умер у его ног. На скольких красных адов резни и безумия смотрели твои странные вырезанные глаза, Темный человек?
Плечом к плечу сражались Свейн и Торфель. Саксонец Ательстан, его золотистая борода встала дыбом от радости битвы, прислонился спиной к стене, и при каждом взмахе его двуручного топора падал человек. Теперь Турлох накатил волной, легким поворотом верхней части тела избежав первого мощного удара. Теперь превосходство легкого ирландского топора было доказано, ибо, прежде чем сакс смог перенести свое тяжелое оружие, далкассианский топор взметнулся подобно атакующей кобре, и Ательстан пошатнулся, когда лезвие, пробив корсет, врезалось в ребра под ним. Еще один удар, и он рухнул, кровь хлынула из его виска.
Теперь никто не преграждал Турлоху путь к Торфелю, кроме Свейна, и даже когда гаэль, как пантера, прыгнул на рубящую пару, один из них опередил его. Вождь темных людей скользнул, как тень, под взмах меча Свейна, и его собственный короткий клинок вонзился под кольчугу. Торфель столкнулся с Турлохом один на один. Торфель не был трусом; он даже смеялся от чистого удовольствия битвы, нанося удар, но на лице Черного Турлофа не было веселья, только неистовая ярость, от которой кривились его губы и горели синим огнем глаза.
В первом же взмахе стали меч Торфеля сломался. Молодой морской король прыгнул, как тигр, на своего врага, нанося удары осколками клинка. Турлох яростно рассмеялся, когда зазубренный обломок рассек ему щеку, и в то же мгновение он выбил из-под Торфеля левую ногу. Норвежец с тяжелым грохотом упал, затем с трудом поднялся на колени, хватаясь за свой кинжал. Его глаза были затуманены.
“Положи конец, будь ты проклят!” - прорычал он.
Турлох рассмеялся. “Где теперь твоя сила и твоя слава?” - насмехался он. “Ты, который против своей воли взял бы в жены ирландскую принцессу – ты...”
Внезапно ненависть душила его, и с воем, подобным бешеной пантере, он взмахнул своим топором по свистящей дуге, которая рассекла норвежца от плеча до грудины. Еще один удар отсек голову, и с ужасным трофеем в руке он подошел к кушетке, где лежала Мойра О'Брайен. Священник поднял ее голову и поднес кубок с вином к ее бледным губам. Ее мутно-серые глаза с легким узнаванием остановились на Турлофе – но, казалось, наконец-то она узнала его и попыталась улыбнуться.
“Мойра, кровь моего сердца”, - тяжело произнес разбойник, - “ты умираешь в чужой стране. Но птицы на холмах Каллейна будут плакать о тебе, и вереск будет напрасно вздыхать из-за поступи твоих маленьких ножек. Но ты не будешь забыт; за тебя будут падать топоры, за тебя будут крушиться галеры и гореть города, окруженные стенами. И чтобы твой призрак не ушел без утайки в королевства Тир-на-н-Оге, узри этот знак мести!”
И он протянул вперед мокрую голову Торфеля.
“Во имя Бога, сын мой”, - сказал священник хриплым от ужаса голосом, - “сделал – сделал. Будешь ли ты совершать свои ужасные поступки в самом присутствии– Видишь, она мертва. Пусть Бог в Своей бесконечной справедливости смилостивится над ее душой, ибо,
