искушает собравшаяся под кустом кучка дочерей Евы. У одной из них особенно поэтическая ляжка, грудь другой — прямо-таки целый Декамерон. Виштаутас берет в руки приманку — колоду карт — и храбро пускается в бой. «Возьмем этот трофей!» — нацеливается он на лирику.

— Девчушки, может, в картишки перебросимся? — над девушками нависает черная бородка.

Но девицы щетиной не восхищаются, не тают и в обморок не падают — они читают конспекты лекций, по-видимому, готовятся к экзаменам. Лишь одна, наиболее намагниченная солнцем, приваживает бородку. По ее примеру берут карту и другие.

Стараясь быть любезным, Виштаутас проигрывает шесть раз подряд, становится «ослом», однако продолжает гнуть свою тайную линию, не выпуская мишени из глаз. А когда прицел направляется прямо в яблочко, одна девушка и говорит:

— Девчата! Да ведь он не только осел. Они бедный. Скинемся ему на бритье!

— А может, и голоден? Видите, ребра как у гармони меха, — сочувствует другая.

Итак, нацеленный ствол отводят в сторону, но Фирцикас с поля боя отступает геройски: успевает выдать анекдот со «времен универки», хотя сам кое-как только пять классов вымучил, а мимо университета раза два прошел по улице.

Но неудача не сломила духа храбреца, и Виштаутас вновь рыщет вокруг одиноких ножек, сует под нос карты:

— Душечка, бутончик, давай перекинемся...

Душечка из вежливости, разумеется, не отказывается, но вскоре опять берется за тетрадку, книжку или свои записи. Тогда Фирцикас плетется к своему кустику, вытягивается на подстилке и охотится глазами.

Когда на горизонте показывается полуголая желтоволосая красавица с пышно заросшим лбом, редеющими космами на затылке и редкими усиками, Виштаутас снова поднимается, трещит колодой карт между пальцами и подкрадывается. Он присаживается к одной, другой красавице, а потом, как поджарый пес, бредет к своему логову.

— Нет! — самокритично сказал наконец Виштаутас. — Надо менять оружие. — На другой день он у реки уже с волейбольным мячом.

И не ошибся. Тут же образовалась целая команда душечек. В игру включились не только дочери, но и восьмипудовые мамаши, которые знали, что заниматься спортом — даже лежа на смертном одре — полезно для здоровья. Фирцикас отбивал мяч из одного только молодечества, а сам целился в одну спортсменку, особенно хорошо подающую мяч, — ужасно хотелось узнать, какой у нее разряд. Оказалось, она истинный мастер спорта и уже побила ряд рекордов: четыре раза счастливо развелась и в пятый раз несчастливо вышла замуж. Поэтому на мужчин смотрит как на воплощение всех мерзостей.

Узнав это, Фирцикас хотел незаметно скрыться и перебраться под другие кусты, но его не отпустили толстые мамаши. Они как ухватили мяч, так и колотили его до потемок, а команда все пополнялась новыми игроками.

— Еще раз нет! — сказал Фирцикас, когда одна из мамаш села на мяч и раздавила его.

Теперь Виштаутас перебрался поближе к воде, к русалкам, развалившимся на огромных камнях. Предложил научить их плавать. Но русалки боялись утонуть и лениво жарились на своих каменных постелях.

Фирцикас испробовал еще один метод: наметив одну приличную крошку, сделал нырок у самых ее ног, при этом головой долбанулся о камень и вынырнул едва не плача. И хотя бока его ходуном ходили, как у загнанной клячи, он из последних сил трижды перевернулся через голову, дважды задрал ногу на затылок, провел весь комплекс утренней зарядки, стал швырять камни через реку — угодил в нескольких отдыхающих на другом берегу, выкурил сигарету, вскочил на палубу проплывающего мимо парохода, снова нырнул, выбрел из воды, напевая эстрадные песенки, поросячьей рысью отмахал пару километров вдоль берега, на коре дерева вырезал свое имя, наломал охапку цветущей черемухи и предложил своей избраннице вместе выкупаться. Однако девица, видя такой прилив энергии у кавалера, не рискнула — она сбежала.

— И еще раз к черту! — стукнул Виштаутас подвернувшуюся бутылку о камень. Бросив в реку двух одетых мальчишек, он отплыл к другим берегам.

Фирцикас попытался проникнуть в сердца красавиц с гитарой, но вскоре почувствовал, что времена Ромео давно прошли, а с транзистором он выглядел чересчур убогим — держал, вытянув в руке дребезжащую коробку, как нищий шапку.

Вспомнил Виштаутас, что на его вооружении остались сладости и бутылка, и снова вступил в отчаянную схватку.

Некоторые нимфы любили напитки и сласти, однако до тех пор, пока их не приканчивали. Похмеляться Фирцикасу пришлось все равно одному.

— Пьяница несчастный! — услышал из сладких уст горькую неправду Виштаутас, когда не стало на что пить.

— Стоп! — решительно отрезал Фирцикас. — Надо взять прицел на трудовой люд! С университетами и интеллигентками далеко не уедешь — теперь повсюду полно ученых кавалеров!

И заметил он особу в штанишках не слишком модных, скрывающих, пожалуй, третью часть сокровенных мест, не голую, с глазами и ногтями, намалеванными не очень ярко, напудренную не густо, скромно раскинувшуюся на тропинке. «Ну, эта колодка сама кинется в объятия. Еще пол-литра поставит!» — решил Виштаутас.

Итак, подкрался он и смело прилег под горячий бочок. Поскольку девица звучно храпела, Фирцикас сунул ей в нос метлицу.

— Боже, уже насилуют! — голосом откормленного фельдфебеля взревела спящая красавица. — Милиция!!!

— Что ты, что ты, душенька? Что тебе привиделось? — ласково пошлепывая по ляжке, попытался успокоить ее Виштаутас, но увидел, что отдыхающая публика весьма чувствительна к зову ближнего и не стал ждать, пока их окружат зеваки.

Дольше всех его преследовал пенсионер-общественник, награжденный медалью «За спасение утопающих». Однако на суше старик отстал от Фирцикаса на втором километре, и его подобрала скорая помощь.

А Фирцикаса в свои объятия словила... толстая мамаша, та, которая раздавила мяч. Она хотела возместить убытки, но Виштаутас был джентльменом и от денег отказался. Тогда мамочка предложила ему вместе выкупаться. «На безрыбье и рак — рыба», — сказал сам себе страдалец по девкам и растянулся рядом с мамочкой.

Так они купались до сумерек. Вечером мамочка позвала Фирцикаса починить телевизор, который, как на грех, оказался совершенно исправен. Впоследствии сеансы ремонтов повторялись. Фирцикас все чаще доламывал аппарат.

Но мамочкино ателье было слишком узким для деятельности Фирцикаса, его сердце рвалось к большим профессиональным широтам. Он чувствовал, что поступился принципами своей массовой деятельности, сошел с идейного большака, свернул на ложный путь.

Все это время к нему присматривалась одна прибрежная фея с огромной копной волос на голове. Ее давно уже восхищал спортивный талант Фирцикаса, в особенности волновали ее волосы, которые росли у него не только