Шрифт:
Закладка:
— Что такое «гуманная нравственность»? — задал я риторический вопрос. — Что-то из области фантазий о грядущем всеобщем счастье? Нужно будет поинтересоваться у знающих этот… сказочный язык переводом. Пусть растолкуют мне темному. Что это должно означать.
— Подозреваю, это в головах местечковых социалистов таким образом обзывается их идеальная народная мораль. Что-то в роде — статской замены православным заповедям.
— Вот как? — удивился я. — Чем же им христианские заповеди помешали? И что конкретно они хотят в них изменить?
— Они утверждают, что моральные принципы, основанные на страхе наказания после смерти, должны быть заменены догмами, принимаемыми просвещенным человеком будущего на добровольной основе.
— Так это просто демагогия, — отмахнулся я. — Боится человек гиены огненной, или по велению сердца живет, но «не убий» и «не укради» от этого не изменятся. Человек, животное социальное. Если не дать человеку моральных ориентиров, он очень быстро в скотину превратится.
— Истинно так, ваше высокопревосходительство. Целиком и полностью поддерживаю вас в каждом вашем слове. Но это же фантазеры. Они и язык свой изобрели, фантазийный.
— Хотя отношение русского населения Сибири к инородцам, в целом, описано верно.
— Верно-то, верно. Но как-то… Как-то слишком.
— Что поделать, — развел я руками. — Неприятная правда. Причем, знаете, Андрей Петрович, что самое страшное? Система! Каждый из нас: что крестьянин распахавший принадлежащие инородцам земли, что негоциант, обдувший инородцев, что промышленник, построивший шахту — делает это исходя из своих, личных, корыстных побуждений. На первый взгляд, безсистемно. Но! Всем нам это сходит с рук. Понимаете? И вот это — уже система. Мы считаем это нормой. Мы покрываем друг друга. Не стесняемся этих деяний. Хвастаемся даже этим. Гордимся. И это тоже — система!
— Но… Да. Вы несомненно правы, ваше высокопревосходительство. Просто… Просто, нелегко признать, что все мы, в какой-то мере, преступники. Варвары!
— Ну что вы. Какие еще варвары. Мы несем свет цивилизации, — саркастично поправил я губернатора. — Бремя белого человека, и все такое… Истинная вера, высокая русская культура, свет знаний…
— Как-то это все… мерзко.
— Согласен, — кивнул я. — Двойная мораль имеет обыкновение загаживать все вокруг. Но, главное, гадит в наши души. Портит их. Подтачивает. Исподволь. По капле. Сегодня ты отнял у туземцев участок их земли. А завтра отвернешься от голодающего ребенка. Они ведь, я инородцев имею в виду, тоже как дети. Наивные и простые, дети леса. Не испорченные золотым тельцом, дикари. И мы несем за них ответственность.
— Во всей России не хватит полицейских, чтоб приставить по одному на каждое стойбище, — угрюмо выдал Супруненко после долгих, минуты на три, раздумий. — Как же нам оградить этих ваших «детей леса» от злодейских русских?
— Это невозможно, — покачал я головой. — Я прихожу к мысли, что и помочь мы им никак не можем. Прогресс не остановить. Нам нужны их земли, природные богатства их недр, и они сами. Нам остается только изобрести систему, как привести этих дикарей в нашу цивилизацию максимально безболезненно.
Отец Нил был стар. Довольно сложно определить возраст человека, давно перешагнувшего порог старости. Сухонькому, маленькому дедушке, усаженному на скамейке в саду монастыря, могло быть и семьдесят и сто лет.
Только его увидев, я даже засомневался, что из нашего с ним разговора может получиться что-то путное. С людьми, доживающими последние дни, вообще довольно сложно разговаривать о чем-то земном. Тем более со священниками. Тем более настолько старыми.
— Проходи, сын мой, присаживайся, — хорошо поставленным баритоном, выдал старик. — Мне передали, что ты хотел поговорить о чадах Божьих, неразумных.
— Об инородцах, — поправил я.
— О них, — кивнул старик.
Я вздохнул, и отбросил в сторону план разговора, который составил по дороге в монастырь. Не было никакого смысла что-то скрывать или недоговаривать. Этот человек, старик, одной ногой уже стоящий в лучшем из миров, все равно уже никому ничего не способен был рассказать. Выдать какой-либо секрет. Потому и я ничего не стал от него утаивать.
— Законы Империи мудры, — выдал, наконец, после долгого разглядывания перевалившего зенит солнца, отец Нил. — Но, как говорится, строгость наших законов обесценивается необязательностью их исполнения. Что бы вы, сударь, не сделали, какие бы добрые цели не преследовали, если людям понадобятся земли или имущество туземных дикарей, оно будет отобрано. Просто потому, что это вообще возможно.
— Что же мне теперь, — вспылил я. — Оружием туземцев снабжать? Чтоб они от подданных отбиться могли? Так ведь это уже бунт будет.
— Беда инородцев в том, ваше сиятельство, — продемонстрировал старик знание реалий нашего государства. — Что они никому не нужны. Даже их же князьям соотечественники не больно-то и необходимы. Всегда найдется тысяча других нищих, согласных пасти стада или добывать белку в тайге. Земля записана за главами богатых родов, а не за племенем.
— Нам не помешали бы дополнительные руки, — возразил я. — Многие из инородцев — искусные ремесленники, умелые охотники и завидные всадники. Не будь у них предубеждений работе на русских, могли бы неплохо устроиться.
— Подобное тянется к подобному, — менторским тоном заявил священник. — Всякий желает жить со своими. Чужаки же кажутся
